Михаил Петров - Фельдмаршал Репнин

Удовлетворившись ответом, Румянцев не стал вскрывать пакета Потёмкина, пообещав передать его для регистрации генерал-квартирмейстеру.

— Что до принятия вашим высокородием войск, — добавил он, — то сие дело можете оформить и в моё отсутствие. Сейчас я к этому не расположен.

Едва он произнёс последние слова, как в палатку вошёл генерал-квартирмейстер. У него было к фельдмаршалу какое-то дело, но тот не дал ему говорить:

— С сего часа со всеми вопросами обращайтесь к князю Репнину, он теперь ваш начальник.

— А как же вы?

— Украинская армия объединяется с Потёмкинской, и мне тут делать больше нечего. Князь вам всё объяснит, — добавил Румянцев.

— Но ваше присутствие может понадобиться…

— Ежели понадоблюсь, найдёте меня в молдавской деревушке.

Румянцев покинул лагерь на верховой лошади, взяв с собой одного лишь денщика. Узнав о случившемся, граф Салтыков затеребил Репнина вопросами:

— Когда ехали сюда, вы уже знали о рескрипте императрицы?

— Знал, но до встречи с фельдмаршалом не мог об этом говорить.

— И куда же его теперь?

— Фельдмаршала ждут в Петербурге. Как я понял, ему уготована другая знатная должность.

— Какая там должность!.. — не поверил Салтыков! — Всё это происки Потёмкина, который над всеми желает взять верх. Зависть! Вот в чём главная причина того, что случилось.

Салтыков расстроился до того, что пошёл по городку искать знакомых офицеров, у которых можно было бы занять пару бутылок доброго вина. Вина он не нашёл, зато принёс водки, какую обычно выдавали солдатам по праздничным дням: две полные склянки. Генералы захмелели после первых же бокалов. А захмелев, говорили о Румянцеве: вспоминали походы, совершавшиеся под его предводительством, выигранные баталии: «Рябая Могила», Ларга, Кагул… Много побед было на его счету. И вот теперь знаменитого полководца рядом уже не будет. Придётся приспосабливаться к другому командующему, способности которого в полководческом деле весьма и весьма сомнительны… А впрочем, стоит ли об этом толковать? Решение приняла сама государыня, и им, генералам, как и всем армейским чинам, не остаётся ничего другого, как выполнять повеление.

Свою деятельность в новом качестве — командира особого корпуса, как стала называться бывшая Украинская армия, — Репнин начал с созыва военного совета. Надо было узнать состояние дел в войсках, какие испытываются трудности в смысле материального обеспечения и медицинского обслуживания и, конечно же, обсудить задачи, связанные с продолжением кампании. Расписание войск Репнин пересматривать не стал: всё оставил, как было при Румянцеве, если не считать того, что слово «армия» во всех документах было заменено словами «отдельный корпус». Новые задачи тоже не ставились: достаточно было и того, что наметил сам Румянцев, а именно: не дать противнику усилиться в южных районах театра войны и таким образом лишить его надежд на перехват военной инициативы.

Почти со всеми участниками военного совета Репнин был знаком лично. Впервые он видел только генерал-поручика Голенищева-Кутузова, хотя до этого слышал о нём много отзывов. Храбрый, талантливый военачальник, не терпит людей, склонных к опрометчивым решениям… На заседании военного совета он сидел во втором ряду с чёрной повязкой, прикрывавшей повреждённый глаз, — последствие ранения, полученного им в одном из крымских сражений. Репнину рассказывали, что в молодости Кутузов был большим шутником, умел говорить голосом Румянцева и изображать такие сцены, что все покатывались со смеху. Однажды, случайно увидев одну из таких сцен, Румянцев разгневался и приказал перевести его на службу в Крым, что воспринималось тогда офицерами, мечтавшими о быстрой карьере, наказанием. Строгость командующего подействовала на Кутузова так сильно, что с того момента он навсегда отказался от своих шуточек и анекдотов. Он и сейчас был неулыбчив, сидел молча, изучающе глядя на нового начальника.

— У вас, Михаил Илларионович, есть что-то сказать? — обратился к нему Репнин.

— Да, ваше сиятельство. Меня не покидает мысль, что турки, узнав об отстранении фельдмаршала Румянцева от командования армией, могут перейти в наступление и напасть на наши войска.

Репнин немного помедлил, обдумывая ответ:

— Всякое может случиться… Во всяком случае, нам надобно держать ухо востро. А вы сами, Михаил Илларионович, что можете предложить?

— Полагаю, нам надобно продолжать поиски в южном направлении и постараться овладеть по левую сторону от Дуная главными опорными пунктами противника.

— А потом можно попытаться форсировать Дунай и дать бой туркам на той стороне, как это было в прошлую войну, — подал голос граф Салтыков.

— Повести такое большое наступление силами одного корпуса? — поставил под сомнение его предложение Кутузов. — Из этого вряд ли что получится. В наступлении за Дунай должна участвовать вся объединённая армия, а мы ничего не знаем о планах князя Потёмкина.

— Я сегодня же отправлю к нему курьера с нашими предложениями, — решил Репнин. — Думаю, скоро он сам появится в наших местах вместе с главой штаб-квартиры армии.

Упоминание имени Потёмкина не вызвало оживления. Было похоже на то, что многие командиры ещё не определились в оценке ситуации, сложившейся после объединения армий и назначения главнокомандующим светлейшего князя. Только некоторые открыто сожалели, что при выборе главнокомандующего объединённой армии Петербург не отдал предпочтение графу Румянцеву. С Румянцевым армия чувствовала бы себя гораздо увереннее: он знал, как воевать, за всю свою жизнь не проиграл ещё ни одного сражения.

— Фельдмаршал уехал, даже не попрощавшись с боевыми товарищами, — промолвил кто-то из сидевших во втором ряду.

— Он был расстроен, и ему было не до нас.

— Надо бы ему письмо написать, выразить сочувствие…

— Куда письмо, в Петербург?

— Куда же ещё? Наверное, уже доехал.

— А с чего вы взяли, что фельдмаршал в Петербург отправился? — вступил в разговор граф Салтыков. — Он никуда не уезжал, он живёт в семи вёрстах отсюда, в известном вам молдавском селении.

— У той самой?

Салтыков не ответил, но многие генералы и без того догадались, о чём идёт речь. Ещё в прошлую турецкую войну Румянцев познакомился с одной богатой вдовой, в доме которой некоторое время квартировал со своим штабом. Связь с этой красивой и сравнительно молодой молдаванкой он возобновил и в эту кампанию, как только армия оказалась неподалёку от знакомого селения. Поговаривали, что граф раза два или три оставался у неё ночевать.

— Вы это серьёзно сказали, что граф живёт в молдавской деревне? — обратился к Салтыкову Репнин.