Александр Золототрубов - Мерецков. Мерцающий луч славы

Чёрная «эмка» бежала по Москве. Вот и Лубянка. Машина въехала во двор. Мерецкова повели вдоль коридора. Громко скрипели его сапоги. А вот и камера. Глухо звякнула дверь, и Кирилла Афанасьевича впихнули в неё.

— Отдыхайте, гражданин полководец! — произнёс сквозь зубы чубатый сотрудник. — Вы, наверное, очень устали в Ленинграде.

«Сволочь!» — едва не сорвалось с губ Мерецкова.

Когда в квартире Мерецковых шёл обыск, комиссар государственной безопасности Берия прибыл в Кремль и без стука вошёл в кабинет. Сталин, сидя за столом, курил трубку и читал какой-то документ. Он оторвался от бумаг и вскинул глаза на вошедшего.

— У тебя что-нибудь срочное, Лаврентий? — спросил вождь. — Тогда садись и рассказывай, не то сейчас ко мне придут люди и я буду очень занят.

— Мы арестовали Мерецкова, — сообщил Берия. — Сопротивления он не оказал, и, как я понял, для него арест был как снег на голову.

Сталин попыхтел трубкой.

— Ты мне доложил, что Мерецков — участник военного заговора, что ещё с Корком и Уборевичем он сговорился «дать бой Сталину», что на него дали показания ранее арестованные военачальники. Так это? Нет ли тут натяжки?

— Думаю, что нет, Коба! — заверил Берия. — Но мы как следует допросим полководца, и он выложит нам все карты. Я принесу тебе запись его допроса, и ты увидишь, какую гадюку пригрел в своём наркомате маршал Тимошенко.

— Чью подпись ты поставил под телеграммой Мерецкову? Мою? — спросил вождь.

— Нет, наркома Тимошенко.

— А ему сообщил об этом?

— Зачем? — усмехнулся Берия. — Он бы начал уверять меня, что Мерецков никакой не враг и прочее. Ты же знаешь, как задиристы эти полководцы. Тому пример — маршалы Тухачевский и Блюхер. Сам же мне рассказывал…

— Где арестовали Мерецкова?

— В твоей приёмной. — Увидев, что Сталин сердито сдвинул брови, Берия добавил: — Я не стал это делать на аэродроме, где приземлился самолёт, и в Наркомате обороны, чтобы не было шума. А здесь его ареста никто не видел, в приёмной не было даже Поскрёбышева.

— Он докладывал мне информацию, поступившую с фронтов, — пояснил вождь. — Теперь о Мерецкове. Делай с ним всё, что сочтёшь нужным. Но, если вдруг окажется, что вины его нет, я спрошу с тебя без скидки на нашу дружбу. У нас погибло немало невинных военачальников, особенно, когда наркомом внутренних дел был Ежов. Ты назначен на его должность не для того, чтобы продолжать сажать без вины виноватых, а наоборот — пресечь беззаконие!

— Я это хорошо помню, Коба, и тебя не подведу. Если надо будет, сам допрошу Мерецкова. Мне тоже жаль его. Душа у него пролетарская, но нашим недругам всё же удалось вовлечь его в заговор против тебя, Коба. Интеллигентики Корк и Уборевич в этом преуспели. Но своё они получили.

В кабинет, постучавшись, вошёл маршал Тимошенко. Увидев рядом с вождём Берию, он почувствовал что-то неладное, но виду не подал и твёрдым голосом доложил, что принёс на подпись директиву.

— Что ещё за директива? — сухо спросил Сталин.

— О переходе наших войск к контрнаступательным действиям с задачей разгрома гитлеровцев на главных направлениях, притом с выходом на территорию противника.

Сталин прочёл и молча подписал.

На некоторое время воцарилось напряжённое молчание. Берии было что сказать наркому, но он ждал, о чём заговорит с ним вождь.

— Вы что же, пригрели у себя ещё одного заговорщика? — наконец произнёс Сталин.

— Что, Мерецкова уже арестовали? — задал вопрос маршал Тимошенко, глядя то на вождя, то на Берию. — Я же хотел поговорить с ним с глазу на глаз, а уж потом решать его судьбу…

— Я дал санкцию на арест вашего заместителя, — едва ли не окриком прервал его вождь. — Что, вам стало жаль его? Но вы сами говорили мне о нём подозрительные вещи. Или то были разные слухи? Пусть те, кому это положено, во всём разберутся. Если виновен — накажем, если нет — выпустят из каземата. Вы лично верите Мерецкову?

— Пока верил, и дело своё он исполнял на совесть. В Ленинграде пробыл два дня, а сделал столько для подготовки войск к отпору врага, сколько иной военачальник не сделал бы за месяц. Кстати, кто его вызвал из Ленинграда?

— Я дал телеграмму в штаб округа, но подпись поставил вашу, Семён Константинович. — Лукавая улыбка скользнула по лицу Берии. — Поставь я свою подпись, он мог бы сбежать. Там ведь рядом граница!

«Подлец, уже и меня подменяет, — выругался в душе маршал Тимошенко. — А вождь молчит, значит, поддерживает этого тирана».

— Разрешите идти, товарищ Сталин? — Тимошенко весь подобрался.

— Вам Жуков из Киева не звонил?

— Никак нет. Сам удивляюсь, почему он не выходит на связь…

Итак, генерал армии Мерецков сидел в камере на Лубянке.

Кажется, лишь сейчас он пришёл в себя. Первая мысль, пришедшая ему в голову, кольнула острым шипом: кто его оклеветал, кто возвёл на него грязную ложь? И тут же вторая мысль ещё больнее отозвалась в его смятенной душе: как мог Сталин, которому он поклонялся, отдать его Берии на растерзание? Да, не зря говорят, что счастлив тот, в ком чиста совесть. Насчёт совести к нему не придерёшься, она чиста, как капля росы на рассвете. А вот счастья у него, пожалуй, нет. Мерецков как сумасшедший ходил по камере, и разные мысли, нахлынувшие, как рой пчёл, терзали его, бросали то в жар, то в холод. Что теперь с ним будет? Кому пожаловаться, найдётся ли тот, кто протянет ему руку помощи? Кирилла Афанасьевича бесило, что все предали его, а ещё вчера называли рыцарем Карельского перешейка и героем Выборга. Нет, он не гонялся за славой, как иные военачальники, коим она, эта слава, щекотала нервы и порой мутила сознание. Он считал, что каждый хоть раз в жизни должен совершить что-то героическое, и потому в схватках с врагом старался действовать смело, решительно. А началось это ещё в юности, когда Мерецков ходил в атаку на белогвардейцев, рубил шашкой так, что захватывало дух. «Безумству храбрых поем мы песню…» Как часто, особенно перед боем, он мысленно повторял эти горьковские слова, и они давали ему силу, закаляли характер…

«Не стану утверждать, что человек я храбрый, но в своей жизни ещё не сделал ни шага назад, — усмехнулся он в душе. — Я шёл только вперёд, шёл на линию огня, как идёт танк, сокрушая всё на своём пути. А что теперь? Теперь меня считают врагом, а вовсе не героем. Вот и получается, что в жизни у каждого, как в бою, своя судьба…»

Он услышал за дверью камеры чьи-то тяжёлые шаги.

— Кто это? — спросил Кирилл Афанасьевич.

— Охрана! — отозвался громкий скрипучий голос. — Чего хочешь?

— Послушай, товарищ, я хочу написать жене записку…

— Какой я тебе товарищ? — громыхнул за дверью недовольный голос. — Писать жене запрещено! Завтра будет следователь, его и проси…