Александр Золототрубов - Мерецков. Мерцающий луч славы

— Сядь! — крикнул вождь, да так, что Берия вздрогнул. Ему стало не по себе, по спине пробежал холодок. Он сел. — Я понял, что у вас на Мерецкова нет ничего серьёзного. Уже не одну неделю он сидит в камере, а чего вы добились?

— Пока он признал не всё, в чём его обвиняют, — начни Берия, но Сталин резко прервал его:

— Принеси мне запись допроса Мерецкова. И немедленно!

— Хорошо, Иосиф. — Берия встал. — Через полчаса я вернусь.

Принёс он «дело» Мерецкова через два часа.

— Извини, Коба, я вёл допрос Штерна. Подождать, когда ты прочтёшь? Я мог бы тебе кое-что объяснить…

— Не надо, — сердито одёрнул его вождь. — Иди к себе.

Сталин полистал «дело» Мерецкова, потом начал читать запись допроса. Арестованный признался в подрывной деятельности, утверждал, что у немцев самая сильная армия в мире, а в Красной Армии мало танков, самолётов, самоходных орудий. Сталин усмехнулся. Об этом Мерецков не раз говорил ему. Странным было и то, что Мерецков не возражал следователям, а те обвиняли его в подрыве могущества Красной Армии. Значит, Мерецкова там бьют, решил вождь, стараются сломить его волю. (Позже доктор военных наук, историк, профессор генерал М. Белов писал: «Сподвижники Берии Меркулов и Влодзимирский подвергли арестованного „физическим методам воздействия“. Следователи Шварцман, Зименков и Сорокин били его резиновыми палками и истязали другими средствами и методами. Кирилл Афанасьевич оказался жертвой затеянного нового чудовищного „процесса военных“. А. 3.).»

Сталин размышлял: «Так в чём же состоит преступление Мерецкова?»

Неожиданно из Ленинграда позвонил Жданов. Голос у него был гулкий, какой-то чужой, в нём чувствовалось огорчение. Группа армий «Север», возглавляемая генерал-фельдмаршалом фон Леебом [15] Лееб Вильгельм Йозеф Франц фон (1876–1956) — генерал- фельдмаршал немецко-фашистской армии. При нападении на СССР командовал группой армий «Север». После провала немецко-фашистского наступления на Ленинград снят с должности и уволен в отставку (1942). В ноябре 1948 г. как военный преступник осуждён американским военным трибуналом, освобождён досрочно. , захватив Шлиссельбург, блокировала Ленинград с суши по реке Неве до Колпина и далее до Ям-Ижоры, Ладоги. Наша Приморская оперативная группа отступила и закрепилась на линии Петергоф — Усть-Рудицы — Морское побережье.

— У нас, Иосиф Виссарионович, дела плохи, — слышался в трубке усталый голос Жданова. — На Карельском перешейке стоят финские войска и ждут момента, чтобы с севера броситься на Ленинград. Главная опасность нам грозит со стороны Урицка…

— А что делает командующий фронтом Ворошилов? — прервал его вождь.

— Делает вроде то, что надо, а результата нет. У меня душа болит за Ленинград.

— У меня тоже, Андрей. — Сталин помолчал. — Я подумаю, чем тебе помочь. Возможно, пришлю вам нужного генерала…

Связь неожиданно прервалась, и Сталин положил трубку. Взгляд его упал на «дело» Мерецкова. Верхняя строчка «признаний» генерала армии заплясала у вождя перед глазами: «Я всё делал, чтобы Красная Армия не скоро получила автоматическое оружие…»

— Что за глупость? — вслух произнёс Сталин. — Зачем он на себя наговаривает? Он сам жаловался мне, что автоматов у немцев вдесятеро больше, чем у нас.

Сталин закрыл папку, затем поднял трубку прямого телефона. Ему ответил Берия.

— Зайди ко мне, Лаврентий…

Берия вошёл в кабинет, сел в кресло и начал листать свой блокнот. Сталин говорил по телефону с генералом Ватутиным, уточняя обстановку на Западном фронте, который после ареста генерала Павлова возглавил нарком обороны маршал Тимошенко, а его заместителем стал генерал Ерёменко. Наконец вождь положил трубку и, глядя на Берию, жёстко произнёс:

— Дело Мерецкова — сущая липа! — Он взял со стола папиросу, закурил и добавил: — Мерецкова из-под ареста освободить, вернуть ему форму генерала армии, Звезду Героя Советского Союза и всё остальное, что было изъято во время ареста. Завтра в десять часов утра он должен быть в моём кабинете при всех своих регалиях!

— Слушаюсь, Коба! — Берия вскочил с кресла.

Сталин так посмотрел на него, что у Лаврентия Павловича защемило сердце.

— Не Коба я, а товарищ Сталин! И чтобы этого слова я от тебя больше не слышал, иначе… — Он замялся, сжал горящий окурок пальцами и бросил его в пепельницу. — Сам знаешь, что потом может быть. Сегодня ты комиссар государственной безопасности, а завтра можешь им не быть. Вождь заметил, как по лицу Берии мелькнула улыбка. Что смеёшься? Кто спас тебя от ареста в тридцать восьмом? Ежов хотел набросить тебе петлю на шею, а я тебя защитил.

— Я этого не забыл… — обронил Берия.

— Что, совесть заговорила? Ну-ну, — Сталин усмехнулся и уже мягче продолжал: — Генералы Жуков и Василевский говорили мне, что на Лубянке сидят ещё несколько военных. Перепиши всех и завтра к девяти вечера принеси мне список. Идёт кровавая война, и нам крайне нужны опытные командиры.

— Слушаюсь, товарищ Сталин, — отрапортовал Берия, и, хотя он бодрился, на душе у него было муторно.

С тех пор, как арестовали мужа, Дуня не знала покоя. Хорошо ещё, что рядом был семнадцатилетний сын, он разделял её печаль. Но однажды, когда сын ушёл в школу, она начала перебирать старые фотокарточки, где была заснята с мужем, и ей стало очень больно от мысли, что её Кирилл страдает невинно. Дуня не сдержала слёз.

«Поплачь, голубка, и тебе станет легче», — сказала она себе.

Но легче ей не стало. А под вечер, когда из школы вернулся сын, он подлил масла в огонь, заявив, что отнёс военкому заявление с просьбой призвать его на военную службу.

— Хороший полковник, мне он понравился, — выразил свои чувства Володя, побывавший на приёме у военного комиссара. — Обещал послать меня учиться на танкиста.

— Что ты задумал, сынок? — встревожилась мать. — А как же я, с кем останусь?

Володя увидел, как у матери под глазом забилась тонкая жилка и вся она как-то вдруг сникла, лицо пошло белыми пятнами. И голос у неё изменился, начал дрожат!.. Ему стало жаль её, но отказаться он не мог.

— Ты же сама говорила, что в Москве формируется народное ополчение, ребята, чуть постарше меня, целыми классами уходят защищать столицу, — сказал он, волнуясь не меньше матери. — Почему же я должен отсиживаться дома? Вряд ли тебе самой это понравится.

— Я тебя понимаю, сынок. — Дуня подошла к нему и, присев рядом на диван, ласково взглянула ему в лицо. — Давай ещё подождём немного. Пока не всё ясно с арестом отца: то ли это какая-то ошибка, то ли вправду он в чём-то провинился. Военная служба не сахар, может, где и лопнула нужная струна, а с него спрос. Как бы его не оклеветали — вот чего я боюсь. Может, потому и не дают мне свидания с ним?