Олег Капустин - Судьба генерала

Соскочивший с запяток кареты гайдук, разодетый в ярко-жёлтую венгерку, белые лосины и ярко-красные сапожки из замши, опустил с лихим лязгом ступеньки, потом с поклоном, сняв коричневую шляпу с золотым плюмажем, открыл дверцу. На ступеньке показалась нога в лакированном чёрном остроконечном сапожке. Вскоре появилась и вся дородная фигура адмирала. Он был одет в распахнутую на груди соболью шубу, чтобы видны были многочисленные ордена и звёзды, а также голубая андреевская лента. На голове красовалась шапка из чёрного, с серебряным отливом соболя. Дав всем прохожим достаточно времени налюбоваться своими орденами и лентами, Николай Семёнович запахнул шубу и помог выйти из кареты сухощавой даме с надменным костистым лицом и большим носом, больше похожим на клюв какой-нибудь хищной птицы. Глаза у неё были слегка навыкате и какие-то бесцветные, словно вылинявшие за долгие годы великосветской жизни. Это была адмиральская жена, англичанка по происхождению, Генриетта Александровна. За ней выпорхнула свежая, стройная девица с кукольным румяным личиком, очень похожая на отца.

Николай Семёнович повернул круглое, улыбающееся лицо к дочке и сказал по-французски:

— Ну вот, моя крошка, это и есть масленичное гулянье, которое так любит наш весёлый и беззаботный русский народ, — широко повёл рукой, показывая дочке праздничную площадь. Его шуба вновь распахнулась. На солнечном свете блеснули звёзды.

— Застегнись, мой дорогой, — сказала привередливо, подобрав сухие, тонкие губы, его жена. — Ведь какой мороз, вообще не стоило бы и выезжать в такой день, тем более смотреть на этот сброд.

— Это не сброд, а народ русский. И я хочу не стоять здесь, а гулять, как простая русская девушка, под горами, — заявила девица и решительно пошла в народ. Её алая бархатная шубка с рыжим лисьим воротником и кокетливый чепчик из лисьего меха мгновенно утонули в людском кипящем море.

— Ты с ума сошла, Натали, — куда ты? — вскрикнула взволнованная мать на родном языке. — Николя, — обратилась она к мужу, ломая руки, — что же ты стоишь как истукан, спасай дочь!

— О, господи, — ворчал сановник, продираясь сквозь толпу, — с этими детьми одна морока. Натали, где ты? — закричал он по-французски, но его голос потонул в весёлом и безалаберном хаосе звуков. — А вы чего встали? — сердито обратился он к слугам, которые шли у него по бокам, стараясь оберечь барские бока от буйной толпы. — А ну живо ищите её, канальи. Придёте без дочери — велю засечь на конюшне до смерти!

Гайдуки бросились в толпу. Николай Семёнович начал уже серьёзно волноваться. Наташа была младшей дочкой, ей было семнадцать лет. Избалована она была больше всех в семье. Две старшие сёстры уже замужем, так что вполне естественно, что вся родительская любовь обрушивалась на младшую дочь да на сына Сашу двенадцати лет.

— Хорошо, что Сашку не взяли, а то бы ловили их тут обоих, — продолжал ворчать адмирал, проталкиваясь сквозь толпу, надрывающую животики над шутками балаганного деда.

Николай Семёнович прислушался. Дед, повиснув на балконе над толпой, откалывал такие солёные прибаутки по адресу стоящей с ним рядом молодецки подбоченившейся девицы в рейтузах, соблазнительно туго обтягивающих аппетитные ляжки, в гусарской куртке с бранденбурами [11] Бранденбуры — толстые декоративные шнуры. и лихо надетой на голову конфедератке [12] Конфедератка — польский национальный мужской головной убор в виде четырёхгранной шапки без козырька, с кисточкой наверху. , что адмирала аж в пот бросило. И тут пышная молодуха на высоких нотах начала докладывать о том, как она влюбилась в офицера и пошла в церковь с большой восковой свечой молиться. И она запела, одновременно лихо пританцовывая на балкончике, вихляя задом:

— Господи помилуй, не дай бог Наташенька услышит! Да где же она? — И тут вдруг неожиданно для себя рявкнул по-русски на всю площадь: — Наташка, чтоб тебя черти забрали, где ты шляешься, кукла ты глупая!

Так отчаянно орал он только в молодости, когда отдавал приказания матросне, повисшей на реях, когда они подходили на пушечные выстрелы к турецким кораблям. Адмирал и не подозревал, что сможет ещё так гаркнуть.

— Ну что ты орёшь, как пьяный мужик, в лесу заблудившийся, ваше высокопревосходительство, — раздался рядом густой бас старого гренадера.

— А, это ты, Николай, — кисло улыбнулся сановник. Он не очень-то любил этого своего дальнего родственничка. Его коробило от солдатских шуточек и простоты повадок. — Я вот дочку потерял, Наташеньку, и потянула же нас неладная на эту Масленицу любоваться.

— Да здесь она, твоя красавица, с красными молодцами, как и положено на гулянье, веселится, — ответил, широко улыбаясь, Николай Михайлович и отступил в сторонку.

За его широкой спиной стояла Наташа и, улыбаясь, уминала большущий белый печатный пряник в окружении Муравьёвых.

— С какими ещё молодцами? — встревоженно воскликнул адмирал, но, увидев братьев, успокоился. Они знали Наташу с детства, были приняты у него дома, так что в этом ничего зазорного для чести дочери не было.

— Папа, я хочу скатиться с горки! — выкрикнула возбуждённая Наташа, доедая пряник.

— Да ты что, спятила, голубушка? — У Николая Семёновича его седые брови аж подпрыгнули на лбу. — Где это видано, чтобы дочка министра с горок каталась со всем этим людом? Да твою маму удар хватит, если она узнает об этом.

— А она ничего не узнает, — решительно заявила девица и, опершись на подставленную руку Николая Муравьёва, побежала вместе с ним к лестнице на высокую гору.

— Вы не беспокойтесь, Николай Семёнович, мы с ними пойдём и проследим, чтобы всё было в порядке! — крикнул Александр и кинулся вместе с братом Михаилом за убежавшей далеко вперёд парочкой.

— Наташа, остановись, не смей этого делать! — выкрикнул адмирал, но уж больно неубедительно, хорошо зная, что молодёжь уже ничто не остановит.

— Да брось ты так волноваться, тёзка, пойдём под Колокол и дерябнем по маленькой, — фамильярно взяв под руку его высокопревосходительство, увлёк сановника гренадер с сизым носом.

— Ох, что я Генриетте-то Александровне скажу? Она же нас дожидается у кареты, — всплеснул руками адмирал.

— Да чего там говорить с ней, — успокаивающе похлопал его по плечу ветеран Измаила, заводя родственника в трактир с крышей в виде высокого шатра, выкрашенного в зелёный цвет, похожего на колокол, где можно было выпить вина, водки или любимых русским людом разных настоек на травах и фруктах. — Баба с воза — кобыле легче, — добавил Николай Михайлович, садясь за столик, распахивая полушубок и повелительно подзывая полового.