Олег Капустин - Судьба генерала

— Это кровь вашего брата, — сказал, показывая на свою бурку, только что прискакавший от генерала Беннигсена с левого фланга князь Голицын. — Ядро попало в лошадь, на которой он сидел, и сбросило его наземь, но я не знаю, жив ли он или нет, меня сразу же после этого послали сюда к главнокомандующему.

Муравьёвы, Александр и Николай, кинулись искать младшего брата. Но его нигде не было. Содрогаясь, ходил Николай по оврагам и лощинам, заполненным ранеными, многие умирали в судорожных страданиях в лужах крови. Повсюду слышались человеческие стоны и вопли, перекрываемые свистом пролетающих ядер, взрывом гранат, ржанием раненых, обезображенных лошадей. Погибали все — и солдаты, и офицеры, и генералы. Так, ближе к полудню был смертельно ранен старший брат погибшего на Семёновских флешах Александра Тучкова генерал-лейтенант Николай Алексеевич Тучков. Он вёл в роковой для него момент в атаку Павловский гренадерский полк на Утицкий курган, захваченный польскими пехотинцами из 5-го корпуса наполеоновской армии под командованием племянника последнего польского короля генерала Понятовского. Когда лежащего без сознания русского генерала увозили с поля сражения, его коляску догнал казак. Он обратился к адъютанту:

— Я к генералу Тучкову.

— Не видишь, что ли? — посмотрел на него зло офицер, показывая на сидящего в коляске с окровавленными бинтами на груди генерала.

— Эх, жалость-то какая! — воскликнул казак, снимая шапку и крестясь. — Меня вот послали передать, что брата его превосходительства убило на Семёновских флешах. А его, значит, и самого подстрелили.

Глаза генерала дрогнули, он посмотрел вполне осмысленно на говорившего и снова закрыл их. Перед раненым вновь предстала вчерашняя сцена прощания: палатка, погасшие свечи и мрак, в которую уходит его брат, и он, оставшийся один в темноте ночи, лежащий на походной кровати… Николай Алексеевич не боялся смерти, но было очень жаль брата, любимого Сашку. Слеза покатилась по щеке генерала. Он скончался через три недели в Толгском монастыре под Ярославлем.

К двум часам дня, несмотря на неимоверные усилия, приложенные французами, чтобы завладеть Багратионовскими флешами, исход боя был неясен. Левый фланг русских после ранения Багратиона и потери укреплений отошёл под командованием Коновницына за Семёновский овраг и вновь неприступной стеной встал перед дивизиями наполеоновской армии. Свежие гвардейские Измайловский и Литовский полки, присланные сюда Кутузовым, построившись в каре, уверенно отбивали атаки французской конницы. Русские драгуны, кирасиры, гусары и уланы ожесточённо сражались, отбрасывая кавалерию противника за овраг и делая дерзкие вылазки во фланги уставшей и обескровленной пехоте основных французских корпусов — маршала Даву и Нея. Наполеон был мрачнее грозовой тучи. Корпус Понятовского застрял на левом фланге у русских в Утицком лесу. Друг юности французского императора, разжиревший Жюно со своим 8-м корпусом, состоявшим из неповоротливых немцев, которые отнюдь не жаждали умирать здесь, на подмосковных полях, за славу французского императора, тоже не мог прорвать оборону 2-го пехотного корпуса русских, предводительствуемого генералом Багговутом. Только час назад левый фланг наполеоновской армии отбил дерзкий рейд в их тылы казаков Платова и кавалеристов Уварова.

— В моей шахматной партии ещё слишком много неясного, чтобы я рисковал своим последним резервом — гвардией, находясь за восемьсот лье от Франции, — ворчал император на сыпавшиеся со всех сторон просьбы ввести гвардию в дело.

Бонапарт, скрестив руки на груди, подавшись вперёд, сидел на походном стуле на холме впереди Шевардинского редута, положив левую ногу на барабан, и мрачно смотрел на поле сражения. В чёрной треуголке, надвинутой на лоб, он походил на насупившегося ворона. Наполеон подозвал к себе стоявшего неподалёку генерала Огюста Коленкура.

— Я поручаю вам возглавить Второй кавалерийский корпус вместо погибшего Монбрена. Ваша задача — во чтобы то ни стало взять редут в центре русской позиции и при поддержке других частей рассечь армию противника и обратить её в бегство. Осталось ещё только чуть-чуть поднажать — и спелый плод победы будет у нас в руках. Именно там находится ключ к нашему общему успеху. Если вы им овладеете, то решите исход битвы, я возлагаю все свои надежды на вас, Коленкур, и на ваших железных людей (так Наполеон называл кирасиров, облачённых в металлические латы и каски), — напыщенно проговорил император и показал рукой по направлению «Редута смерти», как прозвали батарею Раевского уже во всей французской армии.

— Живым или мёртвым, но я буду на редуте, — коротко ответил Коленкур, надел сверкающую на солнце каску, простился с братом, стоявшим неподалёку в свите императора, и вскоре уже скрылся за пожелтевшими перелесками, над которыми витали облака дыма и пыли ожесточённого сражения.

Через полчаса, скоординировав свои действия с осунувшимся и превратившимся от порохового чада из светло-рыжего в брюнета маршалом Неем, «железные люди» Огюста Коленкура понеслись в атаку на русские позиции. Генерал скакал в передних рядах. Французские кирасиры, выполняя замысел командира, сначала ринулись на стоящие рядом с редутом батальоны 24-пехотной дивизии и эскадроны 3-го кавалерийского корпуса русских, но, достигнув линии позиции противника и частично потеснив его, вдруг развернулись влево и бросились всей своей тяжёлой массой на редут, обходя его сбоку и сзади. Это была одна из самых лучших кавалерийских атак в истории конницы всех времён и народов. Сверкающая на солнце масса с глухим грохотом тысяч копыт и ожесточённым рёвом всех солдатских глоток нахлынула на полуразрушенное укрепление в центре русских позиций. Пушки били по кирасирам в упор картечью. То там, то здесь каски и латы, сверкая на солнце, взлетали вверх вместе с оторванными головами, руками и перебитыми туловищами кавалеристов. Залпы орудий проделывали в рядах кирасиров целые борозды, но уже ничто не могло остановить эту сверкающую железную лаву. Огюст Коленкур один из первых ворвался на редут и тут же получил пулю в лоб. Он взошёл на свой Олимп, о котором так мечтал, и не его вина, что его самопожертвование оказалось бесполезным для исхода всей битвы.

Русские артиллеристы и пехотинцы дрались отчаянно, никто не просил пощады. Начальник 24-й дивизии пятидесятичетырёхлетний генерал-майор Лихачёв, оставшись один, рванул на груди мундир и бросился на штыки французских гренадеров. Ни у кого из них не поднялась рука, чтобы убить отважного генерала с окровавленной головой. Вскоре он уже предстал перед Наполеоном, очень обрадованным известием, что хоть один генерал взят в плен в этом сражении, где русские показывают такую ожесточённую смелость и пугающую даже загрубелых наполеоновских вояк силу духа.