Олег Капустин - Судьба генерала

28 июля 1819 года корабли подошли к пустынным берегам. Встали на якорь в вёрстах в семи от кромки прибоя. В подзорную трубу Николай увидел несколько кибиток и одиноких всадников. Между песчаными буграми, заросшими бурьяном, паслись верблюды. На солнце блестели солончаки, и горячий воздух, похожий на морские волны, струился над ними.

Почти месяц понадобилось экспедиции, чтобы найти удобное место для будущей крепости на берегу Красноводского залива. Много времени заняло и установление благожелательных отношений с туркменскими племенами, кочующими у побережья. И только 19 сентября Муравьёв смог, переодевшись в туркменское платье, отправиться через Каракумы с посольством в Хивинское ханство. Николай трезво оценивал свои шансы вернуться из Хивы живым. Они не превышали пятидесяти процентов из ста. Но он был спокоен, хорошо понимая, что теперь многое зависит от его силы духа, самообладания и быстроты реакции. А пока же покачивался целыми днями напролёт на высоком, очень толстом верблюде и пытался осматривать окрестности. Поначалу хоть можно было любоваться древней каменной пустыней, где солнце и ветер изваяли причудливые замки из остатков разрушенных гор. Однако вскоре начались бескрайние каменистые равнины, истинная пустыня, где нет ни травинки, ни кочки, которые могла бы дать хоть какой-нибудь жалкий клочок тени. Всюду простирался чёрный, зловеще сверкающий на солнце щебень с очень характерным оттенком высохшей марганцовки. Это и был знаменитый «загар пустыни», о нём Николай много читал в книжках отважных путешественников. Этим колдовским каменным лаком было покрыто всё вокруг. Безжалостное солнце пустыни заставляло потеть даже камни, вытапливая из них скудный горный раствор, оседающий траурной каймой на любой породе, какого бы цвета она ни была. И чем дальше Муравьёв удалялся от берега Каспия, тем однообразнее становилось пространство, разлившееся вокруг до самого горизонта, словно море. Не на чем было глазу остановиться. Покрытое зловещим чёрным щебнем плато медленно переходило в унылые глинисто-бурые пространства, в которых затерялись мутно-зелёные озерца солончаков, окаймлённые ярко сверкающей под беспощадным солнцем солью. Редко-редко на горизонте виден был бугор или поставленный у тропы дорожный знак, сложенный из плит известняка. Он заметен был издали. На нём валялись, истлевая, лоскутки прогнившей материи, куски кожи, дерева и другой рухляди, оставленной в виде жертвы злым силам суеверными и богобоязненными странниками — туркменами-кумли, жителями пустыни. Кое-где встречались места, покрытые песком. На них росли черно-серые кусты саксаула да полынь. Солнце, хотя и осеннее, грело ещё достаточно сильно, слепило глаза. Оно, кстати, и было единственным движущимся предметом в однообразном, неподвижном, словно заколдованном, плоском царстве.

Николай, надвинув барашковую шапку на глаза, клевал носом или читал английский роман «Викфилдский священник» Голдсмита и восточные поэмы Байрона. Потом он, сам не замечая этого, засыпал. Затем снова поднимал глаза и как зачарованный смотрел в серо-голубую застывшую даль. Тогда Николай никак не мог понять, спит он или бодрствует. И ему вдруг начинало казаться, что пустыня — это овеществлённый сон природы, в неё, как в небытие, провалились целые цивилизации. Здесь спят под песком и щебнем древние мечети и буддийские монастыри с огромными памятниками почивающего сладким сном нирваны Будды, зороастрийские башни молчания персов-огнепоклонников и каменные жертвенники неведомых кочевников, целые эллинистические города и укромные, полные золотыми украшениями могилы всеми сейчас забытых, но когда-то знаменитых царей. Вскоре Николай, убаюканный мерным шагом верблюда, незаметно для себя вновь закрывал глаза, и этот сказочный сон, переходивший в явь, снова продолжался до бесконечности.

Их караван был небольшим, всего семнадцать верблюдов. Корабли пустыни шли не спеша, по три-четыре версты в час. Это непрерывное качанье и зловещая скука, которую на него стали наводить эти сны наяву, изводили жизнерадостного и здраво мыслившего капитана больше, чем ожидание предстоящей смертельной опасности. Он начал с нетерпением ждать, чтобы хоть что-нибудь произошло. И дождался на свою нетерпеливую молодую голову.

Когда их караван уже был где-то на полпути от Хивы, в редких кустах саксаула Николай заметил цепочки заячьих следов и решил поохотиться. Он расчехлил охотничье ружьё.

— Что, зайца хочешь застрелить? — спросил его проводник, высокий туркмен Сеид, поглаживая свою короткую чёрную бородку и поблескивая весёлыми, чуть раскосыми карими глазами.

Николай уже мог вести простой разговор по-туркменски:

— Хочу развлечься, Сеид, а то уж больно скучно целый день трястись на верблюде.

— Пойдём, дорогой, помогу тебе, а то целый день будешь бегать — и всё без толку, ведь наши зайцы очень хитрые, — улыбнулся, показывая белые большие зубы, Сеид и, сделав повелительный знак тюякешам — погонщикам верблюдов — остановиться, пошёл между песчаными грядами, поросшими кустами саксаула и серебристой акации.

На песке виднелись стежки следов, которые оставили джейраны, лисы, тушканчики. Наконец попался заячий след. Охотники пошли по нему.

— Нет, — вдруг остановился туркмен и, склонив набок голову, внимательно посмотрел на след, — этот заяц будет долго бегать. Его напугали. Видишь, след неглубокий, мелкий.

Они отправились дальше. Им опять попались заячьи следы, но Сеид отрицательно покачал головой.

— Вот хороший заяц, — вдруг тихо проговорил он. — Он устал, хочет отдохнуть и поспать.

Сеид махнул рукой, и они молча стали красться по следу. Сеид остановился и прошептал, показывая вперёд:

— Вон чёрный куст саксаула видишь, а потом верблюжья колючка? Там заяц, стреляй!

Николай всмотрелся и увидел под кустом жёлтую шерсть пустынного зайца. Он прицелился и уже готов был выстрелить, как вдруг в стороне от них громко хрустнул под чьей-то ногой сухой сук саксаула. Заяц вздрогнул и метнулся в сторону. Сеид выругался и угрожающе посмотрел в ту сторону, откуда раздался громкий звук.

— Наверно, тюякеш за нами увязался, — проговорил Николай, опуская ружьё.

Сеид, ничего не отвечая, вдруг бросился в кусты саксаула и кого-то вытащил из-за песчаной гряды.

— Ты чего здесь прячешься? — спросил он, придерживая за руку невысокую, стройную девушку-туркменку в тёмно-красной рубахе, цветных шароварах и головном уборе, очень похожем на русский кокошник, только вдвое побольше, расшитом серебром и нитями с нанизанными на них монетами. — Из-за тебя Мурад-бек зайца своего лишился.

— Это лучше, чем своей головы, — ответила девушка, исподлобья смело разглядывая мужчин.