Олег Капустин - Судьба генерала

— Что, Муравьёв, говоришь, едет в Хиву? — вдруг заинтересованно взглянул на своего каймакама Аббас-мирза.

— Да, так сообщают наши люди из Тифлиса, — ответил Безюрг, весь подобравшись.

— Так-так, старые знакомые вновь появляются на сцене, — протянул шахзаде и нетерпеливо махнул рукой музыкантам и танцовщицам. Их как ветром сдуло. Сардарь персидского Азербайджана и его визирь остались в беседке одни. — И каковы же цели этого посольства?

— Видимо, натравить на нас туркменов и хивинского хана, — скривив сухой рот, проговорил Безюрг.

— И мы, что же, будем вот так сложа руки сидеть и ждать, когда эти туркменские бандиты ввяжутся в междоусобную грызню у нас в Хорасане? — недовольно посмотрел на своего визиря Аббас-мирза.

— Ну, это больше забота шаха и тех чиновников, что окопались с ним рядышком на тёплых местечках в Тегеране, — пробурчал каймакам дребезжащим, старческим тенорком.

— Дурак! — воскликнул зло шахзаде и махнул рукой. Из бокала выплеснулся шербет и угодил прямо в лицо Мирзы-Безюрга. — Как ты не понимаешь, что это против меня ведёт дипломатическую игру Ермолов! — Шахский сын швырнул подальше пустой бокал, разбившийся вдребезги о стоящий рядом с беседкой серый ствол высокого тополя. — Он хочет, чтобы мой отец увяз в драке за Хорасан с туркменами и хивинским ханом, а потом, как с ножом к горлу, пристанет к моему старому папаше: отдавай ему земли по реке Араке, иначе он поддержит наших врагов. И расплачиваться за всё придётся мне, вновь теряя свои земли и опять подмачивая репутацию будущего шаха.

— У меня есть тут один вариантик нашего ответа на происки русских, — проговорил Мирза-Безюрг, вытирая лицо от сладкого и липкого шербета, капающего с длинной и тощей козлиной бородки.

— Какой? — уставился на него пристально шахзаде своими чуть раскосыми глазами.

— Я хочу написать нашему человеку в Хорасане, туркмену по происхождению, что он может заслужить большую милость от вас в будущем и крупную сумму туманов в настоящем, если привезёт к нам в мешке голову этого неугомонного Муравьёва.

— А что это за туркмен такой? Он и вправду верный человек, да и сможет ли он это сделать? Ведь для этого нужна и прыть, и отвага, да и лихие сообщнички.

— О, всё это у него имеется. Он промышляет разбоем в предгорьях Копетдага и, как сообщают, забирается со своей шайкой через Каракумы аж до самых Бухары и Хивы.

— А как звать этого лихого разбойничка?

— Сулейман-хан, ваша светлость.

Аббас-мирза вопросительно взглянул на каймакама, что-то припоминая. Чиновник вжал испуганно голову в плечи.

— Но ты же сам мне говорил, старый ты лгун, что Сулейман-хан погиб при этом дурацки беспомощном нападении на посольство Ермолова! Он же тогда был одним из главных исполнителей неудавшейся попытки прикончить этого самоуверенного русского медведя! Так как же тебя понимать, старый ты негодяй? Выходит, ты опять меня обманул? — переходя на свистящий шёпот, прошипел Аббас-мирза, багровея.

— Когда я вам докладывал два года назад, я просто не знал, что этот Сулейман остался жив после тяжёлого ранения. Сообщники сочли его мёртвым, — врал каймакам, падая на колени и елозя липкой от шербета бородой по ковру у самых ног шахзаде. — Теперь же он в лепёшку разобьётся, чтобы выполнить ваш приказ, о мой господин! Верьте мне! Я ручаюсь в успехе головой.

— Ты и в прошлый раз уверял меня, что всё пройдёт без сучка и задоринки, а что же на самом деле получилось? Мой отец разгневался на меня и чуть было не лишил звания наследника престола! И после всего этого я оставил тебя живого, и вижу, что зря. Не исправить ли мне свою ошибку? — задумчиво спросил сам себя Аббас-мирза.

— На этот раз мы сорвём все происки этих неверных собак, — взвыл каймакам, хорошо понимая, что его жизнь висит на волоске. — Я сам выну из мешка и положу к вашим ногам голову этого Муравьёва. А туркменов мы повернём против хивинского хана, и ему уж будет не до наших междоусобиц в Хорасане. Смилостивись, о мой повелитель, я тебе служил и буду служить, как верный пёс! — Безюрг усердно целовал даже не ноги, а ковёр у пяток шахзаде.

Аббас-мирза выдержал долгую паузу, наслаждаясь, как опытный садист, мучениями воспитателя и, пожалуй, самого близкого человека, который верно прислуживал ему и заботился о нём в течение четырёх десятилетий.

— Что ж, поверим тебе ещё раз, но запомни, это последний! — брезгливо скривившись, проговорил наследник персидского престола и протянул руку к вазе со спелыми абрикосами. Он взял один, причмокивая пухлыми алыми губами, надкусил и выплюнул коричневую косточку прямо в лоб смотревшего на него старика. — Ну иди, иди, нечего здесь ползать передо мной, подобно безмозглому азиату, я же сказал, чтобы вести себя с достоинством, по-европейски, — вдруг вспомнил Аббас-мирза своё увлечение французским языком и европейской культурой. — И скажи Дахраку, чтобы привёл мне сейчас же ту пухлявинькую танцовщицу с зелёными пёрышками на голове.

Кот решил слопать ещё одну мышку.

А Мирза-Безюрг как ошпаренный вылетел из дворца наместника Азербайджана. Надо было действовать быстро. Как только он оказался у себя в огромном доме, занимающем целый квартал в центре города, так сразу же лично написал несколько писем, и вскоре уже курьеры повезли их в Хорасан и далёкое Хивинское ханство.

Наступил вечер. Мирза-Безюрг умылся, помолился Аллаху и переменил халат с чалмой. Он приказал приготовить роскошный ужин и уединился в уютной беседке, стоящей посреди небольшого, но изысканно ухоженного сада. Безюрг явно ждал гостей. И как только ночная мгла заволокла небо, на дорожке, ведущей в беседку, послышались чьи-то шаги.

— Рад приветствовать уважаемого господина посланника Генри Уиллока и достопочтенного майора Бартона в моём доме, располагайтесь, дорогие гости. — Каймакам показал на подушки рядом с собой.

Англичане привычно уселись, поджав по-восточному ноги.

— Я так настойчиво и внезапно пригласил вас отужинать со мной, потому что срочные и важные дела, которые касаются, я думаю, и вас, не дают мне времени на обычные формальности, — деловито и сухо проговорил Безюрг.

Генри Уиллок взглянул несколько удивлённо на старика в алой чалме и малиновом халате. Обычно каймакам начинал разговор витиевато и издалека. Сейчас же был явно чем-то сильно озабочен. Английский посланник наклонил лысую, яйцеобразную голову к плечу и приготовился внимательно слушать. За прошедшие два года он, как и его персидский собеседник, явно постарел. Уиллок переболел лихорадкой, и лицо дипломата совсем высохло и пожелтело. Соответственно изменился и характер, став ещё более желчным, подлым и злым. Рядом с дипломатом восседал на подушках майор Бартон, высокий, худой мужчина лет тридцати с загорелым, некрасивым, чем-то напоминающим лошадиную морду, но решительным и волевым лицом. Англичане спокойно ждали, что скажет хозяин дома.