Олег Капустин - Судьба генерала

— Откуда свалился на мою голову этот припадочный? — спросил главарь одного из своих подручных.

— Этот святой человек шёл вместе с караваном.

— Так почему же он ещё жив? — прорычал Сулейман-хан, поднимаясь.

— Как можно? — с ужасом уставились на главаря соратники, забрызганные ещё не запёкшейся кровью своих жертв, убитых всего несколько минут назад. — Разве уже родился на свете такой святотатец, который бы смог поднять руку на дервиша? Среди нас такого нет.

— Идиоты, стоит только какому-нибудь проходимцу нарядиться в лохмотья, подымить у вас под носом этой травкой и проорать несколько слов из Корана — и вы уже уверены, что это святой человек! — Сулейман-хан выхватил кинжал и замахнулся им на дервиша.

Бандиты зажмурились от ужаса и окаменели. На их глазах должно было случиться жуткое святотатство. Но дервиш перестал кривляться и спокойно посмотрел в глаза Сулейман-хану.

— Тебе привет от Мирзы-Безюрга, — проговорил негромко по-персидски. — Вот это от него, — и дервиш что-то протянул главарю.

Тот, совершенно опешив, уставился на худую, грязную руку, в которой блеснула половинка золотой монеты.

— Проходи, святой человек, — проговорил Сулейман-хан, убирая кинжал в ножны, делая шаг в сторону и вежливо придерживая откинутым полог у входа. — Ну, что стоите? — закричал он вдруг своим подручным. — Несите воды для омовения и режьте барана. Гость будет отдыхать в моей юрте.

Бандиты заволновались. На их глазах свершилось чудо. Аллах мгновенно вразумил святотатца. Воистину всесилен божественный Вседержитель, милостивый, милосердный! Все кинулись в разные стороны. А Сулейман-хан, оставшись один на один в юрте с дервишем, достал из потайного кармана свою половинку монеты и приложил её к той, что получил минуту назад. Они совпали.

— Рад приветствовать посланца могущественного каймакама, — проговорил почтительно главарь бандитов. — Не знаю, как вас звать, уважаемый?

— Зовите меня Хидыр-ага, — спокойно, даже чуть надменно ответил пришелец и уселся на роскошный текинский ковёр рядом с хозяином. — Я представляю интересы как Мирзы-Безюрга и Аббаса-мирзы, так и Английского королевства. Ну как, вам ещё не удалось поймать этого русского тайного посла, Николая Муравьёва? — Майор Бартон тяжёлым взглядом посмотрел на туркмена, и отпетый убийца услужливо улыбнулся в ответ.

Сулейман-хан почувствовал, что приобрёл нового могущественного хозяина.

Пять долгих дней шёл, ведомый отважной девицей Гулляр, караван по горячим бугристым пескам, поросшим кое-где полынью, саксаулом и верблюжьей колючкой, по ровным, как стол, растрескавшимся глиняным, исполинским высохшим лужам — такырам, на которых можно было увидеть изредка только большие кучи земли — гнезда крупных рыжих муравьёв, по пухлым белым подушкам солончаков, осторожно обходя заманчиво обросшие по краям изумрудными и ярко-пунцовыми, как созревший помидор, растениями солёные жаркие грязевые топи, куда мог провалиться с головой не то что человек, а целый длинноногий верблюд. И наконец они решили остановиться у древнего, полуразрушенного мазара — мавзолея старинного подвижника истинной веры, учёного и святого человека шейха Джафар-бея. Сложен он был из местного серого пористого ракушечника. Прямоугольной формы, с довольно высоким полукруглым сводом, он был виден издалека. Приблизившись к нему, путники различили теснящиеся рядом скромные могилы с каменными надгробиями. На них затейливым арабским шрифтом выведены были различные надписи и рельефно изображено всяческое имущество покойников — от плёток и сапог до верблюдов, а на одной плите Николай даже нашёл изображение русского самовара. Вокруг могил росли чахлые кустики саксаула и песчаной серебристой акации, увешанные тряпочками — символическими приношениями проезжающих мимо путников.

Осыпавшиеся с тихим шумом, похожим на шёпот, стены когда-то оштукатуренного мазара были все сплошь исписаны на различных языках с просьбами о помощи или благодарениями. В прямоугольной нише лежала горстка медных монет — скромные подношения. В проломах стен тихо колыхались метёлки тростника. По серым, как сухая халва, руинам бегали юркие чёрные жучки. Пыльные ящерицы шныряли в бесчисленных дырах и трещинах. Кое-где встречались известковые шары скарабеев. А вокруг непрекращающиеся ветры пустыни обнажили среди песка и камней цветные, покрытые голубой майоликой и глазурью, черепки битых сосудов, редкие бусинки из бирюзы и сердолика, таинственно мерцающие в лунные безмолвные ночи. Сквозь редкие ветви саксаула виднелись неподалёку развалины глинобитной крепости. У подножия холма, на котором возвышался мазар, находился глубокий колодец. Над ним вился столбик каких-то мошек.

Лагерь разбили прямо здесь, у колодца.

— Нечистое место, — проговорил, недовольно поглядывая на могилы, Сеид — караван-баши и проводник в одном лице.

— Почему нечистое? — спросил удивлённо Николай.

— В брошенных домах и забытых мавзолеях поселяются духи, которых лучше оставить в покое, — неохотно ответил караван-баши.

Но сейчас путники больше опасались живых разбойников, чем неприкаянных душ давно почивших вечным сном покойников. Николай с интересом рассмотрел устройство колодца. Чтобы не осыпались глина и песок, он был обложен изнутри толстыми стволами саксаула. По краям чуть возвышающегося над поверхностью «сруба» было вбито два кола, на их перекладине укреплено деревянное колесо с жёлобом. На него один из погонщиков верблюдов накинул длинный шерстяной аркан, к концу которого был привязан кожаный мешок — бурдюк вместимостью не менее трёх-четырёх вёдер. Воды в колодце оказалось мало, её слой не достигал и полуметра, но она была пригодна для питья, хотя и солоновата.

Вскоре стало темно, только на западе ещё багровела полоска неба. Какое наслаждение было растянуться на кошме у потрескивающего костра и, вдыхая приятный дымок горящего саксаула и подставляя лицо ночному свежему ветерку, пить и пить пиалу за пиалой кисловатый чал, а потом есть каурму — горячую баранину, нарезанную тонкими длинными кусочками и обжаренную в кипящем сале, запивая её зелёным чаем. После еды Николай закурил трубку и занялся своими записями. Он вёл подробный дневник, по звёздам приборами определял широту и долготу места, где они остановились, чтобы потом составить карту этой части Каракумов и пути через них к Хиве.

Рядом с ним у соседнего костра тюякеши тоже пили зелёный чай с ржаными лепёшками и каурмой. Затем один из них взял двухструнный дутар и, подыгрывая сам себе, запел заунывную песню. Все туркмены замерли с наслаждением, слушая его. И когда певец после надрывного речитатива вдруг перешёл на визгливое «и-и-и-и», все восторженно закричали: