Александр Антонов - Воевода Шеин

— Получится ли, как советуешь, батюшка-дьяк?

— Постараюсь, чтобы получилось. А попутно получишь наказ собирать ратников в Костромской земле. Это уж к воеводе Михаилу Бутурлину грамота будет. С ним и обговоришь её.

— Как мне благодарить тебя, батюшка-дьяк?

— О том не думай. Ты заслужил внимание к себе верной преданностью Руси, но не власть имущим. Построй там дом крепкий и живи, пока не сменятся шаткие цари. Да ты всё понимаешь, и не мне тебя учить. А теперь давай пригубим царской медовухи за благо отечества. Верю: таким, как ты, ещё против поляков каменной стеной стоять придётся. Вот и весь мой сказ.

Они ещё долго просидели за столом, вороша смутные события. И не расстались крепкие духом два россиянина, пока не осушили братину [23] Братина — старинный большой шаровидный сосуд, в котором подавались напитки для разливания по чашкам или питья вкруговую; большая общая чаша для питья и еды. царской медовухи.

На другое утро, когда голова ещё болела от медовухи, Михаил напился крепкого кваса, пришёл в себя и отправил Анисима в Разрядный приказ к дьяку Елизару Вылузгину за грамотами на отъезд. Сам зашёл в трапезную, чтобы обсудить за столом все те перемены, какие приспели Шеиным. Когда все уселись за стол, он сказал:

— Матушка и супруга, вчера дьяк Вылузгин меня порадовал. Случилось то, что, когда мне дали чин окольничего, Борис Фёдорович приложил к нему три сельца в Костромской чети. Теперь вот ехать туда надо, хозяйство налаживать.

— Кому это ехать? — спросила боярыня Елизавета.

— Да всем нам, матушка.

— Большой ты, а неразумен. К чему мы приедем, ежели там ни кола ни двора?

— Так палаты возведём! — бодро заявил Михаил.

— Вот и возводи, тогда и поедем. А сейчас-то куда ехать с малыми детьми да мне, старой?

— Как же быть? Выходит, под самозванцем сидеть?

— Сиди тихо, и никто тебя не тронет. Новый царь, говорят, добрый и тебя вон поднял на высоту.

— С той высоты и в пропасть столкнут, — произнёс Михаил.

Он понял, что разговор с матушкой ни к чему не приведёт, но ошибся.

— А ты поезжай один. Вон с Анисимом и отправляйся, ежели Маша тебя отпустит.

Михаил не ожидал такой милости от матушки. Да и права она была. Безрассудно он хотел потянуть семью в пустыню. Что же им в крестьянских избах жить? Но вещало сердце, что надо убираться из Москвы, и он посмотрел на супругу, надеясь, что она поймёт его. И Маша поняла, сказала:

— Я не против, матушка. Мы тут справимся. А Михаил Борисыч пусть едет. Да не верхом, а с Карпом и в возке. Мужик он смекалистый. — Мария тронула Михаила за руку. — Ты уж прости, но Анисиму тут за дворецкого стоять.

Михаил согласился с доводами матери и жёны. В одном не изменил себе: не отказался от верхового коня, но и Карпа с пароконным возком взял.

Шеин оставил Москву за два дня до первого заседания «Совета его царской милости». На совете в тот первый день, как он собрался, никто не заметил, что окольничий Михаил Шеин не счёл нужным выполнить царскую волю.

Покинув Москву в первых числах июля, Михаил Шеин на седьмой день пути добрался до Костромы. Давно он не отдыхал душой и телом так хорошо, как на минувшей неделе, преодолевая версты, а их было около трёхсот. Благоволила ему летняя пора, тёплые ночи, которые он с Карпом проводил под открытым небом. В Кострому въехали в полдень. Был праздник Казанской Божьей Матери. В храмах города, в Ипатьевском монастыре трезвонили колокола.

Михаил нашёл дом воеводы Бутурлина — он стоял на площади неподалёку от собора — и поспешил в его палаты, чтобы застать до богослужения.

Михаил Никитич и впрямь был ещё дома и в храм не спешил. Как привёл слуга Шеина в залу, где была и трапезная, предстал перед ним боярин лет сорока, крепкий в плечах, с благородным лицом и опрятной бородой. Через несколько лет судьбе будет угодно, когда Бутурлин овдовеет, свести его с Катериной-ясновидицей, которую тоже постигнет участь вдовицы, и они обвенчаются в храме, что виднелся за окнами палат боярина.

— Чем могу служить? — спросил воевода Шеина.

— Милости твоей прошу, Михаил Никитич, показать мне три сельца близ села Голенищева, жалованные государем Борисом Фёдоровичем. — Шеин достал дарственную грамоту. Бутурлин взял грамоту, прочитал её, положил на стол.

— Господи, что ж ты сразу не объявился, дорогой мой человек! Ведь мой батюшка с твоим в побратимах ходили. Под Полоцком их свела судьба. До самой кончины помнил он отважного воеводу Бориса Васильевича. Рад с тобой познакомиться, сын славного воеводы. — И Бутурлин шагнул к Шеину. — Дай я тебя обниму, тёзка. — И крепко обнял, они облобызались. — И никаких дел сегодня. Тебе баню приготовят, и ты мой гость. О Москве хоть поведаешь. Мы тут как в лесу, слухами все кормимся.

Говор у Бутурлина был по-волжски окающий и тёплый. «Костромичи наверняка любят своего воеводу», — подумал Шеин. Он был рад, что судьба свела его с душевным россиянином.

Михаил Шеин прогостил у Бутурлина три дня. Потом дьяк воеводы повёз его в Голенищевскую волость, где находились три отписанные ему сельца. Вступив во владение сёлами, он не думал ничего изменять в жизни принадлежащих теперь ему крестьян. Ограничился лишь тем, что вместе со старостами трёх сел — Ладыгино, Берёзовец и Левково — выбрал себе место для усадьбы на высоком берегу реки Ноли и поручил старостам строить дом.

Народ в сёлах жил лесной, все мужики занимались охотой, умели плотничать, столярничать. Как был убран хлеб со скудных полей, староста отправил мужиков в лес заготавливать брёвна и свозить их к месту возведения дома неподалёку от села Берёзовец. Со старостой этого села, довольно молодым мужиком, Михаил как-то незаметно сдружился. Василий Можай был обстоятелен в делах, рачителен как хозяин и обходителен с крестьянами, словоохотлив. Он и возглавил строительство дома. По его указанию валили столетние сосны в обхват толщиной, вывозили их к стройке, обтёсывали, остругивали до янтарного блеска и возводили сруб на дубовые подставы.

В эти же дни другие мастера заготавливали глину, мяли её, резали на доли и обжигали кирпич. В кузницах ковались петли на двери и окна, ручки, скобы, гвозди. Дивился Шеин мастерству костромичей: за что ни возьмутся — всё сделают. Вот только за стеклом и за изразцами пришлось посылать Василия Можая в Кострому.

Постепенно Шеин сам стал вникать во все тонкости возведения дома. Он распределил, где быть поварне, трапезной, опочивальням, какой должна быть светёлка. Радовался Михаил, как на его глазах поднимался дом, в котором через какие-то два месяца он затопит печи и будет смотреть из окна на заречные дали. И он дождался этого дня. В конце сентября дом был построен. Да и немудрено: над ним потрудилась чуть ли не сотня мастеров. Поработали на доме даже кудесники из села Голенищева. Они покрыли гонтом [24] Гонт — кровельный материал в виде тонких дощечек, остро сточенных с одной стороны и с пазом вдоль другой стороны. крышу и поставили печи, украшенные изразцами.