Роман Петрозашвили - У стен Анакопии

9

Картлийцы несли Мириана на плечах; шли осторожно, боясь оступиться и невзначай встряхнуть носилки. Леон, Арчил, Федор и Зураб ехали пообочь. Предупрежденные гонцами, анакопийцы высыпали навстречу печальному шествию; их было много, так как, население города-крепости уже вернулось из лесов. Они выстроились по обе стороны дороги, ведущей в крепость от начала подъема до ворот; провожая взглядами носилки, перешептывались: жив ли царь? Говорят — плох. Упаси бог от несчастья! Не так хотелось анакопийцам встретить победителей, но рвущуюся из сердец радость встречи со своими воинами, среди которых были их сыновья, братья, отцы, приходилось сдерживать из уважения к печали картлийцев.

У ворот Мириан очнулся и приказал остановиться; он приподнялся на носилках и окинул взглядом крепостные стены, главную башню, осажденную мальчишками, посмотрел на народ, погладил приникшую к нему Гурандухт, затем, собравшись с силами, произнес:

— Анакопийцы, бог дал нам победу над жестокими врагами. Почему же вы не радуетесь? Прочь уныние! Вы видите, я живой и я с вами, дети мои! Веселитесь!..

Анакопийцы и воины ответили царю восторженными возгласами. Ободренные словами Мириана, люди бросились обнимать победителей. Хрисула повисла на шее Богумила и со слезами радости, не стесняясь людей, целовала его. Богатырь подхватил Хрисулу, да так и вошел в крепость, неся ее на руках. Зураб и Гуда посмеивались: не ожидали они от своего сурового друга столь откровенного проявления нежности. Леон тоже улыбнулся. Он посмотрел на Гурандухт, взгляды их встретились. Как ни была царевна опечалена состоянием отца, он все же уловил промелькнувшую в ее глазах радость. «Значат, думала, ждала».

Анакопия праздновала победу. После благодарственного молебна Леон приказал устроить пир. Народ чествовал воинов-победителей, поминал павших. Картлийцы и абазги пили за боевое братство, клялись друг другу в вечной дружбе; не забывали поднять чашу за здравие царя Мириана, дабы скорее оправился он от раны, пили за Леона, Арчила, Федора. Отдельным тесным кружком пировали Зураб, Гуда, Богумил и Тачат. Зеленоглазая ромейка, переполненная счастьем, подливала Богумилу и его друзьям вино, подносила угощения. Зураб любовался ею. «Такую и я носил бы на руках», — подумал он. Богумил насильно усадил ее рядом с собой и протянул ей полную чашу. — Умела драться с агарянами, умей и вино пить, как воин, — сказал он.

Всегда сдержанный Гуда, и тот рассмеялся, вспомнив, как Хрисула била арабов копьем, словно пастух палкой непослушных коз.

— А что, и выпью! — задорно ответила Хрисула.

Она приняла чашу и под одобрительные шутки воинов осушила ее.

— Вот, ни одной капли не осталось!

Гуда поднял свою чашу.

— Не все, кто сражался за Анакопию, сегодня с нами празднуют победу, — сказал он притихшим товарищам.— Духи гор не простят нам, если память о них выветрится из наших сердец. За Апста зыхьчо!..

— За Янакиса!

— За кузнеца Камуга!

— За Арута!

Мириан лежал в тяжелом забытьи в одном из покоев цитадели. Здесь царила тишина. Хазарский врачеватель Шан-Биби и знахарка Шкуакуа осматривали раненого. Арчил и Леон настороженно следили за ними; Гурандухт отвернулась, уткнув лицо в шарф. Врачеватель был невозмутимо спокоен. Он снял с Мириана повязку. Шкуакуа ему не мешала, но она видела то же, что и он: вспухший багровый бок, почерневшие края раны. Шан-Биби чуть надавил бок и склонился над раной, внимательно рассматривая ее и принюхиваясь. Раненый застонал, не приходя, однако, в сознание. Врачеватель прикрыл рану и выпрямился. Знахарку он не удостоил даже взглядом. Ее присутствие его раздражало. Значит, ему не вполне доверяют. А что может знать старуха о тайнах тибетской медицины, о секретах египетских врачевателей? Она, наверное, имени бога врачевания Асклепия никогда не слышала.

— Рана глубокая и воспалилась...

Гурандухт испуганно обернулась.

— Я призову мудрость моих учителей и все известные мне средства, — докончил врачеватель.

— Апсха, что он сказал? — спросила Шкуакуа. Выслушав ответ, она с упреком посмотрела на врачевателя. — Его язык лжив, — сказала старуха непримиримо. — Духи гор уже овладели царем, и он скоро уйдет к ним. Почему врачеватель не говорит об этом?

У Шкуакуа были иные понятия о врачебной этике, требующей облегчить страдания и до конца внушать больному надежду на выздоровление. Она искусно лечила абазгов, но когда больные все же должны были покинуть этот мир — ибо все, в конце концов, уходят из него — она считала своим долгом прямо сказать им об этом, чтобы они могли подготовиться и уйти к духам гор достойно, как подобает горцам.

— Апсха, я могу дать царю питье, оно облегчит его страдания и на время вернет к нам... На время, — повторила она. — Большего не сделает никто.

Шкуакуа вышла. Тибетец проводил ее ревнивым взглядом. «Неужели эта дикарка берется воскресить уже почти мертвого царя?» — подумал он с еще большим раздражением. Леон тронул за локоть Арчила, и они вышли. Петре и Шакро бросились к ним.

— Как царь?

— Плох, беспамятен. Но хазарский врачеватель говорит, что будет лечить его, — неуверенно ответил Арчил.

- А что сказала старуха? — спросил Шакро.

Леон рассказал все, о чем говорила ему знахарка. Он не видел, что его слушает Шан-Биби, который тоже вышел и стоял в стороне, но Арчил заметил тибетца.

— Что скажешь? Ты ведь все слышал, — обратился он к нему сухо.

Шан-Биби низко поклонился.

— Да минует меня твой гнев за то, что я невольно услышал ваши слова. — Старуха сказала правду. Царя спасти нельзя. Если высокородным угодно, чтобы мучения царя продлились, то... — Врачеватель развел руками, давая понять, сколь бесполезным и жестоким будет их требование.

— Царь должен прийти в себя и высказать последнюю волю. Ты можешь вернуть ему сознание?

— Если позволят боги...

Арчил круто повернулся к Леону.

— Прикажи, эристав, знахарке, пусть сделает все, что может.

И Мириан очнулся, а вернее оказать воскрес из мертвых. Увидев у своего ложа близких и католикоса, он понял, что умирает. Гурандухт радовалась, ей казалось, что после чудодейственного отвара, который дала ее отцу Шкуакуа, он начнет поправляться. Но все, кроме нее, знали, что это последняя вспышка жизни царя, она продлится недолго.

— Брат, ныне отхожу я к отцам, — сказал он твердо.

Гурандухт вскрикнула и пала перед ним па колени. Мириан строго посмотрел на нее, она схватила его за руку и прижалась к ней лицом, подавляя рыдания.

— Похорони меня во Мцхета, где покоятся отцы наши —цари Картли, — продолжал Мириан. — Где сокровища Картли зарыты, что наши отцы накопили, ты знаешь. Употреби их на восстановление разоренной страны нашей, как нами было задумано... Не дал мне бог сына, только семь дочерей дал, а ты без жены... На тебя оставляю Картли и народ наш. Раздели между дочерьми моими картлийские земли: половина тебе, а половина им. То, что было у меня, как у старшего, пусть будет у тебя, как у старшего. Возьми Эгриси, Сванетию, Такуэри, Аргуэти и Гурию, а Кларджети и Среднюю Мтиулети дай дочерям моим, и будь им отцом...