Владислав Бахревский - Страстотерпцы

Спасла царица Аввакума, а с ним и Фёдора.

У собора же свои дела. Повезли указ в Пустозерск: доставить в Москву попа Лазаря. Лазарь доехать не успел, а его назад.

Весь тот день, 14 мая, Аввакума не трогали. Пришли в полночь. Житным двором, через Тайницкие ворота вывели на Трехсвятский мост.

Увидел стрельцов в четырёх телегах, да ещё три: на одной стриженый дьякон Фёдор, на другой тоже стриженый поп Никита-суздалец, третья телега была пустая. К Аввакуму подошёл дьяк Приказа тайных дел Дементий Башмаков:

— Молись Богу, протопоп, да на государя надейся.

— Молюсь, Дементий. За государя, за государыню, за царевичей, за царевен, за тебя тоже молюсь.

— Потому и не оставляет тебя Господь, — сказал Башмаков и окликнул начальника стражи: — Полупанова! Салов! Вези батек с бережением, чтоб ни единый волос не упал с их голов.

— Нечему падать, — усмехнулся Аввакум. — Общипали хуже куриц.

— Была бы голова цела, волосы отрастут. С Богом, протопоп!

Уже в дороге Аввакум спохватился: протопопом дьяк нарицал, тайный дьяк! Будто не ведал, что расстриженному говорит. Раскаялись, что ли? Непостоянные, пустые люди!

Везли узников и впрямь с бережением, мимо дороги, берегом Москвы-реки, кромкою болот, шарахались от сел и деревенек.

Боятся народа! Знают: нечестивое дело вершат.

В «Житии» Аввакум напишет о том государственном воровстве: «Сами видят, что дуруют, а отстать от дурна не хотят: омрачил дьявол, — что на них и пенять!.. Необходимая наша беда, невозможно миновать!.. Выпросил у Бога светлую Россию сатана, да же очервленит ю кровию мученическою. Добро ты, дьявол, вздумал, и нам то любо — Христа ради, нашего света, пострадать!»

Ехали всю ночь. Привезли узников к Николо-Угрешскому монастырю, да не по-людски, прямо, — к боковым воротам, что на рощу глядят.

Двое стрельцов подхватили Аввакума под руки. Садов накинул протопопу на голову епанчу — и от монахов, знать, хотели скрыть, кого им привезли.

Скоро Салов вернулся, взяли под руки Фёдора. Епанчи для расстриженного дьякона не нашлось, рогожу на голову напялили.

Думал, казнить ведут, но кинули в пустую тёмную башню, бойницы глиной замазаны.

Никиту ввели в монастырь последним, и ему отдельная палата.

Аввакуму досталась худшая, холодная, над монастырским ледником.

Были протопоп, поп, дьякон, стали ровней — страстотерпцами.

Полуголова Григорий Осипович Салов остался караулить узников. К Аввакуму приходил на ночь глядя, проверял, не исчез ли расстрига. Спрашивал:

— Всё поёшь, батька?

— Пою.

— Неужто Евангелие наизусть знаешь?

— Двадцать два года, чай, в попах. Два года дьяконствовал, с малых лет при церкви, батюшке своему помогал служить, старшим братьям.

— Потомственный попович.

— Природный.

— А что же сыновья твои не служат?

— Сыновья по ссылкам со мною мыкаются. Негде было им служить, некому было поставить в священники. Да и церкви ныне нет. Отняли.

Григорий Осипович нахмурился.

— Тебя и слушать-то страшно. Опасный ты человек.

— Опасный. Правду говорю, не вру.

— Дети твои вокруг монастыря шастают. Поймаю — на цепь посажу.

— Выпусти меня, скажу им, чтоб не приходили.

— Если я тебя выпущу, на твоё место сяду. Смирился бы ты, протопоп.

— Зачем ты меня протопопом зовёшь?

— Смиришься, снова станешь протопопом.

— Да рассекут плоть мою, разбросают по холмам на потребность зверям земным, птицам небесным, да сокрушат кости мои, истребят моё сердце — не изменю Исусу Христу.

— Бог на небе! Другие-то послушны царю и живут не тужат. Не пошлёт Господь всех-то в ад. Бог милостив.

— Бог милостив, да не все Его, света дивного, любят.

— Ну, ладно, сиди! — вздохнул полуголова. — Щей-то хоть давали тебе нынче?

— Вчера давали.

— Завтра ради праздника, может, и каши тебе дадут. Большой грядёт праздник.

— Большой. Вознесение Господне.

— «Величай, душа моя, вознесшагося от земли на небо Христа Жизнодавца», — взрокотнул Григорий Осипович. — Я, батька, тоже люблю попеть... Не был бы поперечным, вместе, бы попели.

Притворно вздохнул, пошёл из тюремной палаты вон.

Темнёхонька была Аввакумова палата, окна заложены, на полу не токмо сидеть, стоять — ногам холодно. Спасибо полуголове, приказал соломы постелить.

Вознесение пришлось на 24 мая, на Симеона Столпника, на Дивной горе спасавшегося. Подремав перед всенощной, в полночь начал Аввакум служить Господу. Читал на память утреннее Евангелие, от Марка:

— «Воскреснув рано в первый день недели, Исус явился сперва Марии Магдалине, из которой изгнал семь бесов. Она пошла и возвестила бывшим с Ним, плачущим и рыдающим, но они, услышав, что Он жив и она видела Его, — не поверили...»

И от Луки читал:

— «Когда они говорили о сём, Сам Исус стал посреди них и сказал им: мир вам. Они, смутившись и испугавшись, подумали, что видят духа. Но Он сказал им: что смущаетесь и для чего такие мысли входят в сердца ваши? Посмотрите на руки Мои и на ноги Мои: это Я Сам; осяжите Меня и рассмотрите; ибо дух плоти и костей не имеет, как видите у Меня. И сказав это, показал им руки и ноги...»

Произнося слова, родные с малых лет, Аввакум увидел близ себя, по правую руку, ангела-хранителя.

Белые, напоенные светом крылья, одежды белые, как луна, светло светящийся лик, очи, проходящие через плоть к душе.

Не было укора в глазах хранителя. Ангел с улыбкою внимал слову Евангелия. Возрадовался Аввакум слушателю, приступил к чтению «Деяний» святых апостолов: «И, собрав их, Он повелел им: не отлучайтесь из Иерусалима, но ждите обещанного от отца, о чём вы слышали от Меня, ибо Иоанн крестил водою, а вы, через несколько дней после сего, будете крещены Духом Святым...»

И увидел Аввакум: стены темницы развеялись, как мрак от зари, и не стало чёрного потолка над головой, но всклубились сияющие облака, и на облаках предстала Богородица и тоже слушала чтение его. И он читал, вдохновенный о вдохновенном, и прозрел. Исус Христос со святою силою Своей явился на облаках, и не стало ночи, пределов, даже неба, а был свет от сил Господних и был Господь. И рек Исус Аввакуму:

— Не бойся, аз есмь с тобою.

— Слава Тебе, Господи! — закричал Аввакум.

Пал на землю и лежал ниц, покуда не вернулись стены и потолок на свои места.

Тогда поднялся Аввакум на ноги и, проливая слёзы любви, отслужил утреню. Заснул под утро, блаженный от ликования души.

Разбудила стража.

— Велено глаз с тебя не спускать! — объявил стрелец и остался с ним, запертый, как и он, снаружи, а стражу от дверей, от закладенных окон не убрали.

Днём другой стрелец принёс обед: уху, судака целиком, варёного, хлеба, луку, щепоть соли. Остался с узником, поменяв товарища.