Владислав Бахревский - Страстотерпцы

Готовясь к пришествию вселенских патриархов, царь не оставлял надежды всех отпавших от Церкви вернуть в её лоно. Не на кнут уповал — на пряники.

Федосье Прокопьевне Морозовой вернул ради праздника Покрова Богородицы отобранные подмосковные имения.

К Аввакуму в Пафнутьев монастырь приехал дьякон Кузьма, уже бывший однажды в уговорщиках. С Кузьмой прислали подьячего Патриаршего приказа Василия Васильева.

— С радостью тебя, батька! — весело объявил подьячий, втиснувшись в краснокирпичную келью-щель. — Твоих сыновей из Покровского монастыря отпустили.

— Покаялись, что ли? — спросил Аввакум.

— Поручную запись с них взяли: «ложных слов отца по Москве не пускать».

— Кто же поручился за них?

— Монастырский старец Федосий Детков, серебряник Барашевской слободы Влас, поп Герасим из церкви Дмитрия Солунского... Многие. Тебя, батька, любят.

Дьякон Кузьма, задохнувшись от жара, принялся скидывать с себя одежонку: кафтан, сапоги, а подумал-подумал — и рясу стащил.

— Тебя, батька, выжаривают, что ли?

— Греют. Это ведь не стена, печка. Иноки хлебушек испекли. Они меня духом кормят, а иной раз крошек хлебных дадут. Живу, как воробей.

— Хочешь, ещё обрадую? — спросил Кузьма.

— Обрадуй.

— Дьякон Фёдор убежал из Покровского монастыря. Хватились, пришли к нему домой — ни жены, ни детушек. Всем семейством утёк.

Аввакум зевнул, перекрестил рот.

— От сатаны не убежишь.

— Фёдор не от сатаны скрылся — от царя.

— Не бегать нужно — терпеть. Меня, аки льва, стерегут, — звякнул цепью. — Не собираюсь бежать, господа. Вам, гонителям, я, грешный, хуже бревна в глазу.

— Ты, батька, человек разумный. Отчего не покоришься, не пойму? Уважь, покорись притворно да и живи себе. Плетью обуха не перешибёшь!

Подьячий, отирая пот, сказал Кузьме:

— Ты поучи батьку, поучи. Пойду продышусь. Нестерпимо у тебя, протопоп.

— Нестерпимо, — согласился Аввакум. — Теперь от жара, а когда не топят — от холода.

Васильев, пошатываясь, поспешил на улицу.

— Ты, батюшка, не отступай от старого благочестия! — прошептал Кузьма. — Велик будешь у Христа человек, коли до конца претерпишь. На нас не гляди! Погибшие людишки!

— Коли старая вера тебе люба, зачем лицемеришься?! — удивился Аввакум. — Страшно в тесноте сидеть, в духоте? Голодно по-птичьи хлебные крошки клевать?

— Я ради Никона отрёкся от Христа! Опутал меня, волк! Своей охотой ему служил.

— Поглядеть на тебя — добрый человек. А ты — Янус [44].

— Янус, батюшка, Янус. Обо мне речь молчит. На тебя надежда. Не отступай, батька! Спаси святую Русь.

Заплакал Аввакум. Благословил хитрого Кузьму.

Игумен Парфений был в Москве. Царь позвал его готовить Большой собор. Монастырскими делами заправлял келарь Никодим.

Васильев и Кузьма, видно, круто поговорили с келарем. Перевели Аввакума из запечья в иную келью, в каменный мешок. Подтопок без трубы, дым в окошко вытягивает, а келарь, срывая зло на сидельце, келейную дверь приказал завалить землёй, окно замазать.

Ладно бы не подумавши! Так нет, пришёл, поглядел, покричал в продух:

— В своём же говне утонешь! — И тотчас продух заделали.

Опустился Аввакум на пол, ибо не было в келье ни лавки, ни соломы, закрыл глаза и увидел перед собою открытую книгу и стал читать как по писаному:

«...подошёл к Нему человек и, преклоняя перед Ним колени, сказал: Господи! помилуй сына моего; он в новолуния беснуется и тяжко страдает, ибо часто бросается в огонь и часто в воду, я приводил его к ученикам Твоим, и они не могли исцелить его. Исус же, отвечая, сказал: о, род неверный и развращённый! Доколе буду с вами? доколе буду терпеть вас?..»

Так вдруг захотелось, чтоб избавил Господь от тюрьмы, погасли строки и буквы.

— Господи! — воскликнул Аввакум. — Разорви сердце моё, ибо беду мою уподобляю Твоим страданиям. Грешен, Господи! Готов вопрошать мучителей моих: «Доколе буду с вами? Доколе буду терпеть вас?»

Заплакал от непереносимого отчаянья.

В воздухе летел снежок, когда на отдание праздника Воздвижения Животворящего Креста Господня 21 сентября вселенские патриархи вошли в славный город Владимир.

Вечерню служили в древнем Успенском соборе.

Дивились восточные люди красоте древнего русского города. В храмах, как в раю: Господь, Богородица, ангелы, святые подвижники. Написаны дивными живыми красками. Свет от икон и росписей, духовный свет, озаряющий души. Изумлялись гости благородству каменных узоров Дмитровского собора.

Молебствовали возле раки святого Александра Невского, много утешив горожан и деревенский народ, пришедший во Владимир получить благословение через святейших от земли, где остановилась звезда Вифлеема.

Возили патриархов в Боголюбово, в храм на Нерли. Гости томились — до Москвы рукой подать, а долгому хождению конца нет. Да что поделаешь, Артамон Матвеев имел от Алексея Михайловича наказ идти с патриархами тише. На последнем стане в селе Ивановском святейшим назначено быть 1 ноября, на бессребреников и чудотворцев Косьму и Дамиана.

Через Золотые ворота патриарший поезд прошёл 24 октября и 29-го был в Рогоже. Там патриархов встречали думный дворянин Иван Богданович Хитрово и архимандрит владимирского Рождественского монастыря Филарет.

Огорошили патриархи встречальщиков. На вопрос Ивана Богдановича, что нужно изготовить в стольном граде ради великого пришествия, кир Паисий Александрийский сказал:

— Мы в пути долгое время, наши мантии поистрепались, поистёрлись. Пусть великий государь прикажет, пришлёт для всех нас, патриархов, архиереев и священства, пятьдесят мантий.

Кир Макарий Антиохийский согласился с Паисием:

— Красота мантий нужна не для возвеличивания нашего достоинства, но для красоты службы Господу и Царице Небесной. И пусть великий государь прикажет своим слугам, чтобы приготовили судебную палату, где бы нам вершить суд.

Привёз Хитрово Алексею Михайловичу уж такое лицо, хоть квашню квась!

— Кого судить собираются?! — ахнул государь, растерянно оглядывая сподвижников. — Неужто про Никона узнали? А ну-ка скачите, везите Мелетия.

Митрополит газскйй Паисий сидел с отрешённым лицом.

— Владыка, посоветуй, что делать, — обратился царь к главному затейнику всего действа.

Паисий поднялся с лавки, трижды, в ноги, поклонился Алексею Михайловичу и нежданно подал ему челобитие.

Дьяк Алмаз Иванов прочитал:

— «Я пришёл в Москву не для того, чтобы спорить с Никоном или судить его, но для облегчения моей епархии от долга, на ней тяготеющего. Я принял щедрую милостыню твою, которой половину украл вор Агафангел: предаю его вечному проклятию как нового Иуду! Прошу отпустить меня, пока не съедется в Москву весь собор. Если столько натерпелся я прежде собора, то чего натерплюсь после собора? Довольно, всемилостивейший царь! Довольно! Не могу больше служить твоей святой палате. Отпусти раба своего, отпусти! Как вольный, незваный пришёл я сюда, так пусть вольно мне будет и отъехать отсюда в свою митрополию».