Михаил Альшевский - Варяги

— Наглядел.

— Кто такая? — живо спросил Олелька.

— Людмила, дочь Божедара...

— Ага... Добро. То-то ты всё в дружине пропадаешь. Ну и ладно, будем к свадьбе готовиться. — И опять резко: — А граду голова нужна. Об этом до времени забудь, а час подоспеет — напомню.

Свадьбу справили по весне. Три дня шумели новеградцы на подворье Олельки, крича «славу» молодым, поднимая чары и братины, желая счастья и будущих сынов-дочерей.

Лето красное пролетело. За забавами с молодой женой не заметил Вадим, как ушла в полюдье в кривские земли малым числом дружина. Остудила хмель буйной крови злая весть: дружину плесковцы не добром встретили — сечей. Полегло в ней полтора десятка воев. Возвернулся Божедар с остальными без дани и с рваной метиной на щеке от стрелы...

Зиму провели в тревоге — ждали кривских. Слышно стало: сговариваются с весью о совместном походе на Новеград. Старейшины рядили и так и этак. Олелька совсем перестал ходить к ним на совет. На предложение Вадима ударить в било, собрать новеградцев и порешить самим идти походом на плесковичей Божедар и Михолап отмалчивались. Без согласия старейшин дружина в поход не пойдёт, ремесленный, торговый люд — тоже. Ни кривские, ни весь, ни чудь новеградцам большого зла не сделали, и люди на них злобой не рвут сердце. Старейшины же о походе молчат, не верят боле в силу дружины.

Весной исчез Михолап. Уплыл куда-то старейшина Блашко. Потом известно стало, что весь отложилась от кривичей. Но плесковцы пуще прежнего стали задирать новеградцев...

Олелька виду не подавал, что волнуют те вести и его. Казалось, с головой ушёл в торговые дела. Снаряжал ладьи, одни отправлял в Белоозеро, другие к карелам. Доверенным внушал не отказываться от последней веверицы-белки, коей и цена-то грош, так, безделица. Однако сам в дорогу не торопился. Чего-то выжидал.

Взбудоражил град охотник Онцифер. Завернули его плесковичи с облюбованных мест, ещё и посмеялись. В другой раз, может, и сами новеградцы потешились бы над незадачей Онцифера, но на сей раз восприняли его обиду как свою кровную.

Олелька позвал Вадима к себе. Плотно притворив дверь, строго глянул сыну в глаза.

— Ватага твоя не разбрелась?

— Нет, батюшка. Куда им без меня, — улыбнулся Вадим.

— Помнишь ли наш разговор, что граду без головы не жить? То хорошо, что помнишь. Теперь слушай, сказывать стану...

И вот шумит Новеград. В центре торжища на лавках сидят уличанские старейшины. Неведомо кто без указа ударил в било. На вече сбежался весь град. Пришлось и старейшинам поспешить. И вот сидят, молча слушают Вадима. А он, ровно кочет, вышагивает, долдонит одно: походом на Плесков идти, довольно обиды терпеть.

Молод ты ещё, Вадим, неразумен. Рано тебе со старостью да мудростью тягаться. Наряды на уме да потехи. Вишь, вырядился, меч дорогой пристегнул, алой епанчой щеголяет, руками машет, не говорит — покрикивает.

Старейшины сидят насупившись — разве такие дела всенародно на вече решаются? Эх, Вадим. Поживи с наше, дело своё заведи, чтобы не из-за отцовой спины выглядывать, тогда поймёшь, что громкие дела в тиши горниц решаются. А пока кричи, мы послушаем.

Благодушно улыбается старейшина Домнин. Переглядывается с другом-соперником Пушко. Мысли у обоих схожие. Отправляя Блашко к Рюрику, думали в одну голову.

Чем больше распаляется Вадим, тем приветливее становятся лица старейшин. Можно подумать, сейчас согласятся и примут решение о походе на кривичей. Кивают седовласыми головами, поощряют, но молчат. И опять настаивает Вадим. Жаль, нет на торжище отца его, Олельки. Чтобы вразумил неразумного. Захворал али нарочно не пришёл?

— Старейшины! Забыли вы о чести новеградской. Долго ли кривские будут измываться над нами? Убытки терпим немалые, а вы и того больше. Дай волку палец, он всю руку отхватит, а там и до смерти загрызёт. Подумайте о том, старейшины. Не разрешите добром поход, новеградцы не послушают вас. Вам же хуже будет.

Перестали улыбаться старейшины. Первый раз Вадим прибегнул к угрозе. Не понравилось. Не бывало того, чтобы молодшие старших стращали.

— Цыц! С кем говоришь?! — поднялся Пушко. От злости даже борода, тронутая сединой, затряслась. — Не бывать самовольству. Молод учить. Знай своё место...

— Место моё в походе, — прервал старейшину Вадим. — Протри глаза, Пушко, глянь вокруг. Все новеградцы согласны со мной. Походу быть, и худо вам придётся, ежели против града пойдёте...

— Тому не бывать, — подал голос Домнин, однако с тревогой посмотрел на толпу. Что-то не понравилось ему в ней: шумна больно, криклива. Никогда не отличались тихим норовом новеградцы, но сегодня наособицу неспокойны. Словно кто-то нарочито волнует людей.

— Думал я, старейшины, миром с вами договориться, — неожиданно совсем тихо сказал Вадим. — Не вышло. Ну, ин быть по-другому, — и показал им широкую спину, обтянутую алым сукном.

— Новеградцы, слушайте меня! — Голос его перекрыл шум площади. — Доколе будем терпеть урон чести нашей и надругательства плесковичей-кривичей? Побили они дружину нашу, а сколь воев в ней было? Пережили мы стыд великий, ждать надо — плесковичи дань потребуют. Ловища наши за себя взяли, ладьи с товарами не пропускают, грозятся и сюда, в Новеград, прийти. Можно ли терпеть? Али сила наша иссякла? Али луки держать разучились? Согласны ли дань платить кривским? Сегодня потребуют богачество наше, а завтра из изб выгонят. Решайте, новеградцы: дань ли платить, биться ли?

— Биться станем! — взорвалось торжище. — Биться! Что нам дружина! Они, ленивые, за Гостомыслом привыкли бражничать. Их побили, не нас.

— А вот старейшины наши противятся походу! — опять повысил голос Вадим.

— Не слушаем старейшин! — раздались многочисленные голоса. — Пусть сами дань платят! Убирайтесь вон! Не надобны!

Вадим повернулся к старейшинам и столкнулся с холодным прищуренным взглядом Домнина. Старик молча встал рядом с ним, легонько (Вадим почувствовал: много ещё силы в этом кряжистом, хотя и подсохшем теле) отодвинул его плечом и поднял руку. Ждал, пока на торжище установится тишина.

— Новеградцы! — спокойно повёл речь. — Мы не можем сейчас идти походом на плесковичей. Время не благоприятствует, сами знаете. Скоро хлеба убирать... Счастье воинское переменчиво. Побьют нас в другой раз — кончится род словенский...

— Не пугай, старейшина, не пужливые, — прервал речь Домнина молодой задорный голос.

— А я и не пугаю тебя, — в примолкшую толпу, откуда прилетел этот возглас, сказал Домнин. — Пугать неча. Пойдём ныне в поход — с голодухи перемрём. Испужаешься, ежели жив вернёшься, когда дети малые хлеба запросят, а его не будет. И ещё потому в поход идти нельзя, что одни мы. Союзника доброго да надёжного найти надобно...