Иван Катавасов - Блаженство по Августину

Замуж ей ни к чему, так как она расчетливо желает сохранить за собой экономические вольности владетельной матроны-домины, имение и достояние. Поэтому и намеревается свято, благочестно блюсти обет законного цивильного безбрачия. В Тритониде она именуется почтеннейшей вдовой, о чем имеются соответствующие подлинные свидетельства. Потому как временный супруг ее, достойнейший свободнорожденный квирит, царствие ему небесное, Божьим попущением упокоился.

Как всегда, Сабина нисколько не ошиблась в кратковременных текущих расчетах и перерасчетах. Сына Аврелий преспокойно признал — поднял, словно маленького, с земли в соответствии с римской отцовской традицией. Потом высоко подбросил в воздух, подхватил и крепко прижал к груди. От Адеодата он никогда и не мыслил отделываться…

Господи! Как можно отрекаться от отцовства!

Теперь же и подавно, когда переломные и разломные перипетии счастливо разрешились, а бабка Моника благорассудительно смирилась, привыкла к мысли, что у нее есть родной кровный внук.

Ну а Сабина? Да Бог с ней, коли убралась восвояси в Африку, в Тритониду, в эту свою Капсу куда поодаль на юг, — единомысленно пожелали ей счастливого пути Аврелий и Моника.

Каких помыслов придерживалась Моника, когда пригласила в гости, привела в снятый ими дом молодую двадцатилетнюю вдову Эльпис и познакомила ее с сыном, Аврелий мог лишь догадываться о том. Приятные многообещающие смотрины имели место быть на третий день в те же майские календы, и он, достаточно взбудораженный единовременным и однодневным приездом-отъездом Сабины, неожиданно обрел замещение прежним телесным чувствам и отношениям.

По правде скажем, привлечь благосклонное внимание этой спокойной и красивой златоволосой женщины с выразительными, великолепными формами ему удалось далеко не сразу. Но его красноречивым домогательствам она все же уступила, снизошла… Как позже сообразит Аврелий: едва у нее началось женское время, неблагоприятное для зачатия, они соделались пылкими любовниками.

По характеру Эльпис ничем не напоминала Сабину, но стройным телом и женственными статями точь-в-точь походила на нее. Вроде бы вполне равнозначная телесная замена. Причем имя у нее значимое, вселяющее надежды…

Все же подспудное саднящее чувство сердечной утраты его не покидало. Ведь всегда кому-то немного жаль, а кому-то очень больно расставаться с уходящей в прошлое натурой: отрываться от былых чувственных привязанностей, лишаться привычных радостей, а также печалей, с какими случилось сродниться в любви и терпении.

«…Болезнь душевного тела у меня поддерживалась и длилась, не ослабевая, и даже усиливаясь этим угождением застарелой привычке, гнавшей меня под власть женщины.

Не заживала рана моя, нанесенная разрывом с первой сожительницей моей. Жгучая и острая боль прошла, но рана загноилась и продолжала болеть тупо и без надежды…»

Тем летом, дабы надежно убедиться, что сын ее не обманывает, уверяя, будто бы насовсем распрощался с манихейскими заблуждениями, Моника попыталась добиться для него доверительного собеседования с епископом Амвросием. Уж кто-кто, а святейший и мудрейший прелатус Амвросий сумеет разобраться, насколько Аврелий удалился от еретических измышлений богомерзких сектантов.

Приступила она к этому дерзкому предприятию не без опаски: как бы святой отец, страшно занятый архипастырскими, экклесиальными, богословскими и кесарскими делами, не погнал ее прочь, женщину глупую и плаксивую, бездарно отнимающую ценнейшее время у человека, в ком чрезвычайно нуждаются знатные значимые люди, не ей чета.

Моника чуть поскромничала в нерешительности, прежде чем осмелилась попросить отца Амвросия принять у нее исповедь. О набожной вдове, щедро жертвующей малую лепту от своих не таких уж значительных доходов, утром и вечером непременно присутствующей в храме Божьем, епископу рассказали. Ведь она мать того самого ритора Аврелия, чья личность давно вызывала любопытство у архипастыря Амвросия, мало чего упускающего из виду из всего того, что происходит у него в Медиоланской епархии или в римском доминате на Западе и на Востоке.

Ритора Аврелия он и давно уж заприметил на воскресных проповедях. Почти год епископ Амвросий неизменно отмечает его присутствие и внимательный взгляд в толпе прочих катехуменов, теснящихся в притворе базилики.

Вспомянулось: Аврелий скромно без помпы ему представился, переселившись в Медиолан. И Амвросий его приветствовал по-епископски с пожеланиями всяческих благ на новом местожительстве в совокуплении с успешным продолжением благороднейших трудов на поприще учительской жизнедеятельности.

В дальнейшем епископ не оставлял его без внимания по мере возможности и занятости другими делами и людьми.

Докладывают: профессор риторики Аврелий Августин из общины манихеев. Но манихейства публично не защищает, на христианство не нападает, тогда как язычеству от него несладко, солоно и кисло перепадает в различных обучающих контроверсиях и религиозно-философских декламациях. Похоже, для него не имеет какого-либо значения, что рекомендовал его на профессорскую должность рьяный сенатор-язычник Квинт Симмак.

По происхождению и рождению этот Августин из чисто христианской фамилии. А почтеннейшая мать его является примером, достойным подражания вo всяком благочестии и чистоте в приверженности истинной вере…

К несказанному удивлению Моники, неимоверно занятой епископ, видимо, отложил ради нее большие дела, ласково принял, исповедал, сочувственно выслушал слезные жалобы на манихейство сына. И твердо обещал ей всеми способами отвратить заблудшую христианскую душу от нечестивой ереси, подобной на треклятое арианство, вынуждающее слабых и недисциплинированных в безыскусной вере христиан очертя голову поклоняться твари, но не Творцу…

К предначертанной ему Богом второй беседе с Амвросием Медиоланским Августин готовился долго и трудно, без малого в течение года. Он все еще не мог рационально поверить в собственную веру или жизнетворчески довериться религиозному чувству-интуиции. Да и мирская повседневность тому мало способствовала.

«…Я жадно стремился к почестям, к деньгам, к брачным узам… Желания эти заставляли меня претерпевать горчайшие утруждения…

Посмотри в сердце мое, Господи. Ты ведь захотел, чтобы я вспомнил об этом и исповедался Тебе. Да прилепится сейчас к Тебе душа моя, которую Ты освободил из липкого клея смерти. Как она была несчастна! Ты поражал ее в самое больное место, да оставит все и обратится к Тебе, Который выше всего и без Которого ничего бы не было. Да обратится и исцелится!

Как был я ничтожен, и как поступил Ты, чтобы я в тот день почувствовал ничтожество мое!