Иван Катавасов - Блаженство по Августину

— Скажи, чего с теми богопротивными блудницами делать-то будем?

У дважды крещеных киркумкеллионов в трех милях к востоку отсюда в ущелье разбито стойбище. Там сейчас восемь женщин и три старухи. Большинство телок средь ясного дня шляются прямо тебе голышом. В раскорячку срам-устье стоймя подставляют, едва мужчинам того твердо захочется.

У одной стельной потаскухи наголо перевернутый крест выжжен над срамным женским местом. У прочих он на левой груди комлем кверху, перекладинкой понизу…

Не дослушав разведчика, епископ тяжело зашагал к ближайшему мертвому телу. Не гнушаясь, перевернул навзничь, откинул волосы со лба. Освидетельствовал еще несколько трупов поодаль. У одного лысоватого отыскал то сатанинское крестовое клеймо на затылке.

— Вот оно как… Антихрист клеймит прислужников себе… Ох близок путь от Донатовой ереси к Сатане, широки ворота в преисподнюю, — вполголоса произнес епископ. А вдогон полнозвучно, непререкаемо обратился к соратникам:

— Чисты омытые в крови одеяния праведных воителей. Ничто не запятнает их.

Для чистых все чисто. Для оскверненных и неверных нет ничего чистого, но осквернены и ум их и совесть. Молвят они, будто знают Бога, а делами отрекаются, будучи грязны и непокорны.

Мой грех необходимого смертоубийства, и мне он воздастся, воины. За всех и за вся. Изничтожить всяко блудящих на свету и во мраке! Без малейшего упомина о нечестивцах с нечестивицами!

Примпил береговой стражи Гиппо Регия Горс Армилий Торкват! Распоряжайся нами, сын мой.

— Послушание и повиновение, прелатус, — подтвердил легионерским салютом полученный приказ выпрямившийся центурион. — Слушай меня, квириты! Выдвигаемся в следующем порядке…

Епископ хотел предложить задержаться, чтобы прежде отпеть павших, похоронить должным чином, особенно самоотверженного милого диакона Турдетана. Но не счел уместным прекословить воинскому начальнику, благочестный долг исполняющему. Пускай мертвые хоронят своих да чужих мертвецов. И поминальная заупокойная служба обождет.

Будет вечер, будет и утро воскресения умерших, погибших, скончавшихся от ран. Сотворение христианского мира продолжается. День седьмой вечного отдохновения и покоя ох не в скором времени наступит…

Вне временной погибели не станет возрождения в вечности небесной… Чему быть по воле Божьей, того никому не миновать в юдоли земной.

«Никто еще никогда не умер, кто рано или поздно не должен был умереть».

Taк или иначе неотвратимую смерть женщины киркумкеллионов встретили безмолвно, безропотно. Само заскорузло окровавленное обличье четверых воинов им говорило: на пощаду надежды нет.

Только одна из старух мерзостно заверещала, вымаливая лишние секунды никчемной, напрасной жизни. Не у Бога, а у людей. Верно оттого ее и прикончили в первую голову.

Не знающий жалости черный посох, — весь в запекшейся крови чернее самого дерева, — перекрывает теснину на выходе из ущелья. Не праздно бездействует в отрешенности железный жезл, но сурово грозит греховному поголовью.

Резали же, закалывали паршивых овец, чтобы не портили стада, германик центуриона, спата лекаря и гладий вексилария.

Работали накоротке, без замаха, сноровисто нанося точные удары под ребра в сердце, под лопатку, вскрывали яремные жилы.

Напоследок осталась брюхатая блудница, подлинная дщерь вавилонская в громадной тягости, предвещающей не сегодня-завтра явление выродка от многих неизвестных отцов. Она бесстыдно стояла, срамно расставив голые ноги.

Ее продолговатый громоздкий белый живот постепенно расширялся от ложбины промеж растопыренных грудей со вздутыми венами. Выпукло, округло беременное чрево еретички мерзко сужалось у бритого лобка, переходя на глубоко выжженное дьявольское коричневое тавро в форме опрокинутого креста.

Разделала непотребство кавалерийская спата искусного врача-анатома. Прямой укол в шею, фонтаном алая кровь, вмиг накрест вскрытие утробы, резкий поворот орудия и отделенная от малого и большого тел голова выношенного плода долой покатилась по земле, живо подскакивая. Сам в черных мелких завитках, похожий на мяч в гарпастоне, едва ли младенческий череп вослед подпрыгнул и замер, оскалив полный рот мелких, острых крысиных зубов, уставил долу незрячий взор.

На глазах изумленных или ничего не понявших сотоварищей ученый анатом бесстрастно подобрал голову монстра, дал стечь крови, тщательно обернул кожаным вретищем и спрятал в лекарской котомке. Несведущим и незнающим он по-докторски пояснил:

— Нормальный младенец вынашивается в материнской утробе стремглав, вниз головой, а этот урод разлегся поперек ее шире… Так и так намертво закупоренной роженице пришлось бы ой долго умирать в муках…

Обратно Ихтис, все еще коривший себя за непредусмотренную разбойную засаду, вел ему подчиненных с максимальной осторожностью. Потому кочевников-мародеров, шаривших на дороге посреди мертвых тел и их клади, заметили упреждающе, собственное присутствие ничем не выдали.

Тотчас скрылись, унесли ноги подобру-поздорову, убрались куда поодаль. Все-таки до полусотни воинственных номадов будет многовато на четырех донельзя усталых воинов.

— В 20 милях далее на восток, за перевалом, чуть спустимся, начнутся летние пастбища Лабеона Гетуллика, крупного коннозаводчика из Константины. Потом здорово укрепленная усадьба неподалеку, с отрядом по-военному вооруженных пастухов, — на ходу внес тактическое соображение неунывающий эксплоратор Секст Киртак. — Лошадками можно разжиться.

— Знаю, — отозвался епископ. — Я у достопочтенного Лабеона двух жеребцов на племя закупал. Тамошний вилик, — коли еще жив совопросник старый, — мне знакомец добрый…

На первом привале в хорошем безопасном месте у горной речки прополоскали заскорузлую амуницию, одежду, развесили в кустах, чтоб малость просохло. Сами с наслаждением омылись. Без вопросов и понуканий занялись чисткой оружия.

Исправный легионер Секст Киртак усердно приводил к порядку меч, уважительно поглядывая на сверкающее копийное острие боевого посоха пастыря разумных душ, иногда и безмозглых телес.

— Думаю, преподобнейший, это тебе смертоносную ловушку на том повороте лукаво приготовили. Наших дурных легионеров большим золотым тельцом некто подкупил на дезертирство, наемное убийство… Ракальи три дня и три ночи терпеливо поджидали тебя всей засадной хеврой.

В Ламбессе или же в Константине надобно крыс в подполье поискать, претору каструма в подробностях поведать о произошедшем.

— Нет, сын мой, никаких подробных докладов. Слабые умы могут повредиться, отпав от чистоты.

Из Константины я особо твоему начальству обо всем, что нужно, отпишу. Ты же мое пастырское послание с умом прочтешь, скрупулезно его запомнишь, как мы вместе от превосходящих сил безбожных номадов претерпели. Еле-еле в душу живу ушли, оставя на расхищение пожитки и ценную поклажу.