Иван Катавасов - Блаженство по Августину

Пресвитер Эводий, дотошный в душевных дознаниях, отпущенника Титуса наставлял в катехуменах, впоследствии окрестил, принял в добровольные причетники. И ничуть не возражал, когда верный набожный Титус принялся служить святейшему прелатусу Аврелию уже в сане диакона.

В тот пасмурный день Аврелий пополудни вышел из дверей портовой темницы, где под бдительным присмотром примпила Горса Торквата содержались подозреваемые в жестоком убийстве высокородного Оксидрака. Настроение духа у епископа было не менее мрачным, нежели вчера, когда он горестно жаловался Гинемаху на ход тупикового безрезультатного расследования.

Взглянул нахмурясь на диакона Титуса, в сердцах хватанулся за черный посох. Послать бы надо рысью вскачь обормота германского домой за кое-какими табличками, свериться с прежними показаниями подозреваемых. Сопутствующий ему Гинемах проскользнул вслед за хозяином, хребет злобно выгнул, зашипел на искомого диакона, ощерился, словно собирается в нападение броситься на недруга.

Как раз в тот миг острый солнечный луч пронзил густые хмурые тучи в небе, ударил в навершие эбенового посоха. Матово засветились три рыбы из слоновой кости, а удерживаемая ими черная жемчужина неожиданно засияла ярчайшим, точно неземным блеском. И тут пораженный, зажмурившийся Титус как грохнется на колени, да как начнет в нечаянном убийстве каяться, вопить, бить в грудь, рвать себе бороду. Ну давай признаваться во всем, в чем никто и не думал его всерьез подозревать.

Выходит, убил он патрона Оксидрака, сгорая от дикой похотливой ревности, пробрался никем не замеченным в спальню, увидел с вожделенной Мапалией… ну и ничего дальше не помнит.

Центурион Ихтис опомнился быстрее опешившего епископа Аврелия, минутным делом связал убийцу покрепче, мешком швырнул в повозку, кликнул стражу, гикнул и, нахлестывая лошадей, помчался на форум к магистратам. Пускай под запись судьям винится покаянно, злодей.

Правильно делает Ихтис. Его, между прочим, как одного из наследников Оксидрака, тоже обвиняла злоязычная народная молва в таинственном искусном убийстве. Честный справедливый суд не может обойтись без гласности и публичности.

За центурионом верхом на чужом коне махнул епископ. Он к той минуте сообразил в чем тут суть и дело, а объятого Божьим страхом суевера надобно дожимать поскорее.

Очевиднейшее доказательство!

Вскоре соображения епископа сполна подтвердились перед судьями и публикой, охочей до судебных слушаний, перипетий и рекогниций. С удовольствием, с замиранием сердца послушали, как варвар Титус жутко испугался черного посоха епископа. Будто бы подобно кольцу царя Соломона сей волшебный жезл дает возможность святейшему прелатусу понимать язык животных. Вчера, мол, его святейшество прелатус Августин громко разговаривал с котом Гинемахом, а тот ему тихо рассказал, что в ночь убийства грешного диакона Титуса дома не было и быть не могло до самого рассвета. Значит, надо признаваться грешнику, не доводя дело до пыток на допросе с пристрастием или, — оно еще тебе хуже! — адского загробного воздаяния.

Твердит, как убивал не помнит, а ларец с камнями с собой прихватил, чтобы замести след, отвести подозрение; закопал его украдкой в саду епископальном под грушей. Гинемах все это видел и может подтвердить.

Еще жемчужина на посохе его святейшества светильником Божьим вдруг как зажглась обвиняюще от первоначального доброго света первого дня творения…

Все тогда случившееся до сих пор живо припоминается епископу. Живет и здравствует наше прошлое в настоящем. Если же достойно расчертить его знаками письменными, то оно и в будущее перемещается, поучительно и назидательно.

Совершенно раскаявшегося убийцу, как то: расстриженного диакона Титуса, бывшего гладиатора Титина, варвара из племени франков, квирита, вольноотпущенного Оксидраком Паллантианом — казнили в цирке Гиппо Регия милосердно без пыток и увечий согласно приговору скорым отсечением головы от шеи посредством топора.

Большая часть в огромном размере ценной движимой и недвижимой собственности погибшего от руки клиента патрона по завещанию без судебных тяжб отошла церкви Гиппона. Окрещен был завещатель или нет по закону значения не имеет.

Вот они перстные богатства мирские! И ржа общественной людской зависти их съедает, и воры подкапываются в частном порядке. Даже для церкви бывают весьма обременительны пресловутые материальные блага.

Да и благо ли оно, как скоро за его приобретение должно расплачиваться дорогой ценой утраты ближних и близких? Пускай не все мы умрем праведно, но все воскреснем, — не без горечи утешает праведных апостол.

Спустя год Аврелий лишился Скевия Романиана. Трехвесельный корабль давнего друга в страшной буре разбился о скалы у берегов Сардинии. Обломки триремы и бренные останки погибших волны вынесли на берег. Мертвое тело Романиана, судовладельца из Картага, опознали по фамильному перстню с конской головой из рубина.

Три четверти значительных богатств Скевия Романиана по завещанию достались куриалу Аврелию Августину из Гиппо Регия. Тем не менее епископ согласился лишь на десятую часть наследства, уступив прочее вдове и двум сыновьям погибшего. По судебному соглашению с другими основными наследниками десятина Аврелия составила богатейшие земли в Мавретании у Картенны с плодоносящими садами-плантациями олив, смоковниц, гесперид, перешедшими в нераздельное бесспорное владение церковью Гиппона.

В мавретанских городах Картенна, Кесария, Типаса, в других тамошних муниципиях епископу доводилось бывать и раньше по экклесиальным делам. Хотя больше он путешествовал верхом по Нумидии, повсюду пламенно и пылко выступая против ересей во имя истового правоверия.

Еще лучше православные по-католически христиане не только в провинции Африка узнали о гиппонском предстоятеле из его знаменательных книжных творений. Свое достоименное буквальное толкование Книги Бытия ему все же удалось завершить. Наступала католическая пора иного вселенски знаменитейшего труда и других свершений в предназначенное ему по воле Божьей двадцатилетие.

На пятьдесят пятом году жизни знаменитый писатель Августин из Гиппо Регия все чаще приходил, подступался к мысли, что он слишком уж много по-стариковски смотрит назад, клонясь вниз, вместо того, чтобы глядеть вперед и вверх. И богодухновенно взирать от низкой преходящей юдоли тленной к вышнему царству вечности Господней, от этого града земного к небесному граду Божьему.

Sursum corda [3] «Горе сердца», ввысь сердца! — Возглас католического священника во время мессы. (Библия, Плач Иеремии, 3.41). .