Иван Катавасов - Блаженство по Августину

Словоохотливый пуниец вдруг замолчал, словно бы подыскивая уместные слова.

— Вот так, Аврелий, мы очутились между святыней и камнем, — вновь повел речь патрон Флакк, придя на помощь клиенту, явно затрудняющемуся, что же говорить дальше. — Истинно сказано, когда б к месту воспользоваться излюбленной поговоркой нашего с тобой учeнейшего соотечественника Апулея из Мадавры…

Помрачневших гостеприимцев, погруженных в убийственное изложение, епископ внимательнейшим образом неотрывно выслушивал. Каждого он удерживал участливым взглядом, поощряя к рассказу. Не беда, если ему приходится самостоятельно подливать себе вина, разбавлять его горячей водой из сосуда над жаровней, тянуться за превосходнейшими фруктами, в изобилии украшающими стол. И, само собой, проницательно наблюдать за всеми присутствующими, включая молчаливого, казалось, безучастного египтянина, порывисто хватающегося то за один набросок, то за другой, третий, четвертый…

— Дело в том, мой Аврелий, — неохотно подступился к самой нежеланной и неприятной части расследовательного повествования гостеприимный Флакк, — железистый необычный камень, водоем и дуб, о которых идет у нас речь, суть последние остатки капища пунийцев и священной языческой рощи. Точнее говоря, это есть стародавнее место человеческих жертвоприношений, какие пунийские язычники, мои с Полигистором праотцы и праматери, посвящали Ваалу-Хаммону, верховному воздушному богу солнечного жара и земной богине Ваал-Аштарот, покровительнице войны, мира и женского чадородия.

Ферродика и Тевеста — исконные пунийские колонии. Здесь задолго до первой войны с римлянами наши предки добывали, медь, олово, свинец, выплавляли бронзу…

— И приносили нечестивые жертвы поганcким медным идолам, — чутко и уместно подхватил историческое слово Полигистор, — для них поставили, значится в хрониках, небесный бетил-камень и устроили тофет-кладбище.

Апеллес, между прочим, не верит, что железные камни падают с неба. Но многие натурфилософы это допускают. Среди прочего, где-то далеко и высоко какой-нибудь железорудный монолит из недр земли выбросило вулканом и подхватило бурей.

Вулканических извержений у нас в Ферродике никто не помнит, но его могли привезти черные гетулы, каких пунийские колонисты оттеснили далеко на юг за Ливийское болото. Если вот…

— Забудь об отдаленной географии, Полигистор! И приступай поближе к недавней истории, — довольно резко вмешался хозяин. — Не утомляй нашего многознающего гостя никому не нужными сведениями.

— Хорошо, Флакк. Постараюсь быть краток.

В древности места человеческих жертвоприношений пунийцы называли словом «молк». В завоеванных пунийских городах Утике и Гадрумете римляне их безотлагательно запретили, посчитав изуверской данью некоему Молоху. Но в горной Ферродике сожжение жертв продолжалось спустя долгое время после разрушения Картага. Согласно обряду, сжигали кого-нибудь возрастом до двух лет из четвертых младенцев в семье, но, бывало, богиня Аштарот удовлетворялась женскими выкидышами и нежизнеспособными недоносками.

Собой она представляла рогатую медную статую сидящей на корточках голой титанической женщины с большим животом и длинными отвислыми грудями. В пустотелое брюхо помещали живую жертву, а под седалищем, заполненным углем, разводили жаркий огонь.

Местное предание говорит, что иногда жертвоприносимого ребенка не одурманивали до беспамятства, он начинал кричать, плакать в медном чреве. Тогда Ваал-Аштарот, вероятно, посредством особых бронзовых труб принималась утробно и громоподобно реветь. При этом из ноздрей и ушей идолища валил дым, а из воздуходувной щели промеж бедер сыпались искры. Много рева и дыма принимали за благополучное предзнаменование и благоволение доброй чревовещающей богини.

Ваал-Хаммон, кому поклонялись в древнем Картаге и в Тевесте, выглядел не так ужасно и чревато. В старых пунийских хрониках этот кумир описывается в облике сидящего благообразного бородатого старца в долгополых белых одеждах, с черным высоким посохом. Усыпленных младенцев, порой и детей постарше, умеющих говорить, сжигали у него на коленях. Пепел и кости подбирали и торжественно с пением дифирамбов и гимнов хоронили на кладбище-тофете по соседству с торговым портом.

Надгробные камни и пунийские надписи на них я видел, малая часть из них сохранилась до наших дней. Имена там и впрямь детские, уменьшительные, ласкательные…

— Картаг не должен быть разрушен! — патрон Флакк прибег к старинному пуническому ругательству и вторично пришел на выручку Полигистору. Видать, изложенный им рассказ историк принял слишком близко к сердцу и припал к полусекстарию с неразбавленным крепким каламским.

— Да будут прокляты бездумные разрушители нашего города! — высказался Флакк и сдержанно продолжил ужасающую повесть далее без ярости и бешенства, нисколько не соответствующих его в принципе благодушному облику и культурнейшей обходительности.

— В ходе усугубления кровавого дикого бесчинства, мой Аврелий, мне ничего не оставалось делать после гибели маленькой Лоллии, как без промедления выставить стражу у поганого камня Аштарот. А весь рудничный эргастул заковать в цепи.

Последнюю сборную толпу рабов я закупил двумя партиями именно в Картаге.

— Тебе известно, откуда привезли этих несчастных, благороднейший Флакк? — неожиданно проявил детализированный интерес епископ.

— Большей частью галлы из Аквитании, прирожденные рабы, хочу тебе сказать, Аврелий. Людишки крепкие и чаще всего покладистые, с рудным и кузнечным делом кое-кто и раньше был знаком.

— По природе, с которою Бог изначально сотворил человека, нет раба человеку или греху, — назидательно поправил гость хозяина.

— Истинно так, прелатус Аврелий. Поэтому мною лично обещана свобода всякому аквитанскому галлу, кто ее беспорочно заслужит, не согрешит бездельем либо строптивостью.

— Исповедимо и нередко уничижение приносит пользу услужающим, — равным образом наставительно согласился епископ. — Вели объявить всем, благороднейший Флакк, на закате по окончании повечерия, благословенного частицей мощей Святого мученика Стефана, у часовни Воздвижения Креста Господня я буду исповедовать всех того желающих катехуменов и полнозначно окрещенных.

Хозяину хватило лишь одного взгляда в сторону Аппелеса, чтобы тот тут же отложил рисовальные принадлежности, низко поклонился епископу и оставил триклиний. Тем временем Флакк возобновил внешне очевидное следственное изложение, все еще требующую целого ряда неопровержимых доказательств и непротиворечивых ясных, даже очевиднейших свидетельств.