Иван Катавасов - Блаженство по Августину

— Едва ли нам тут стоило полагаться на бдительность тевтонских внутренних стражников, мой преподобнейший Аврелий. Допускаю, два негодяя напились крепкого мерума и до рассвета всю свою четвертую вигилию мертвецки проспали в каверне у теплого источника, когда неизвестные изверги вырывали внутренности у похищенных из моего дома рабыни с дочерью. Оба охломона, кстати, клянутся, как будто некто наслал на них сонный морок, и куда-либо от камня под дубом они ни на минуту не отлучались.

Между тем совсем некстати после убийства маленькой красавицы Лоллии по всей округе поползли тревожные слухи: язычники-пунийцы принялись как бы вновь поклоняться древним кровожадным богам, принося в жертву христианских детей. Указывали и на следы детского кладбища поблизости от кровавого камня Аштарот.

Тень подозрения, естественно, пала и на меня, но более всего на Полигистора, с моего указания присматривающего за тайными язычниками-двоеверцами. В том и моя вина, если мы оба закрывали глаза на суеверные и малопристойные весенние обряды пунийских женщин, напоминающие вакхические мистерии. Время от времени на том же камне-бетиле они суеверно сжигают случающиеся выкидыши, а родовой послед и обрезанную пуповину у наших повитух в обычае зарывать на древнем тофете.

Злополучный пунийский камень я хотел расколоть, расплавить или просто сбросить в пропасть еще в декабре. Но рабы и колоны, христиане и язычники в трагедийном хоре, как один, на коленях умоляли меня не посылать их на работы к проклятому камню. Я и не настаивал, потому что надумал впотай разрушить его едкими жидкостями, да и начал понемногу воздействовать на него. Он у меня уже треснул в нескольких местах.

Но и этой малости мои всезнающие рабыни и Катаскева Эпона меня слезно просили не делать. Не приближаться-де на полет стрелы к злосчастному таинственному женскому камню, наносящему, мол, непоправимый урон крепости мужского естества и детородной силе мужества.

Как видишь, Аврелий, естественных подозрений и демонских суеверий у моих людей предостаточно. А тут еще после убийства рабыни Зенобии с потомством намного раньше подобающего перволетнего времени на старом пунийском дубе невесть почему, необъяснимо появилась молодая листва.

По другим кривотолкам, какие собрал мой Полигистор, выходит, словно бы принесение в жертву христиан угодно древнейшим природным богам. Потому, дескать, демоны или оборотни-медведи, натурально, предприняли охоту на поклоняющихся Иисусу.

Добавило пищи пересудам и новым листьям такое же ритуальное убийство пресвитера Тротима с монахами. Дескать, пунийские боги-демоны замечательно насыщаются христианской кровью, и ауспиции сулят летние дожди, высоченные травы и хороший урожай.

Какими бы они ни были донатистами и плохими католиками, проповедника и его компаньонов тайно и незаметно выкрали из усадьбы, где они остановились на ночлег. Не помогла и готская стража у дома, и часовые у зловещего камня.

Два моих надежных храбрых алеманна, приставленные к языческому жертвеннику, очертя голову рванулись за каким-то медведем. Не то оборотня, не то человека не догнали. По их словам и клятвам, непонятным образом заплутали в исхоженных горах, заблудились, охломоны, в трех соснах. Будучи под пыткой и под замком, непоколебимо стоят на своем.

В то же время готы на пристрастном допросе единодушно показали, что обнаружили исчезновение пресвитера и монахов лишь на рассвете. Причем один из них клятвенно заверяет, будто бы под утро разговаривал с самим Тротимом и получил у него отеческое благословение.

— Новейших христианских мучеников, мой эквит Флакк, должным чином помянем в середине завтрашнего светлого дня. Прикажи, будь добр, собрать к полудню всех без исключений и изъятий стражей, рабов и колонов Ферродики к месту мученической кончины наших братьев и сестер по вере. Завтра я там решил провести молебствие в нагорной евангельской простоте и природном благоволении.

Тем часом для твоих рудничных рабов, добрейший Флакк, соблаговоли наутро объявить отдых и фестивус седьмого дня Господня. Пусть себе вы еще не завели такое христианское милосердное новшество. Ибо продолжаете жить согласно старым языческим нундинам и календам.

— Послушание и повиновение, святейший и преподобнейший Аврелий…

От позднего, скажем на сиро-халдейском наречии, субботнего ужина или же, возьмем по-гречески, вечернего симпосия, епископ решительно отказался. В продолжение третьей стражи-вигилии он в одиночестве молился, укреплялся духом, размышлял, готовясь осуществить созревшее с вечера после заката непреклонное решение.

Да воскреснет Господь, и расточатся враги Его!

Скрытому быть явным, если в Ферродике среди рабов и колонов обосновалась большая шайка издавна и повсеместно в римском доминате запрещенных галльских языческих жрецов-друидов. B том епископ не сомневался и не колебался. Неопровержимо однозначными тому уликами служат предшествующие богомерзкие происшествия и магическое содействие демонов нечестивцам. Остается лишь с Господней помощью и по воле Его распознать всяческих преступников и чародеев, дабы отдать их в руки начальственного правосудия на муки и страдания. Ибо нет радости нечестивым в Граде Божием! Случается, справедливое воздаяние настигает слуг Антихриста и в Граде Земном от вооруженной силы и мышцы начальствующих лиц.

С утра епископ Аврелий Августин попросил к себе в гостевые покои владетельного эквита доминуса Флакка Магона, центуриона Горса Торквата и центуриона Бебия Рифина, облеченного судебными полномочиями тевестийского квестора. Немногословным указаниям преподобнейшего и святейшего прелатуса Гиппонского никто из них не перечил и не прекословил.

Ближе к полудню в достославный день седмицы Господней епископ не преминул лично удостовериться, насколько описание здешней местности, переданное ему очевидцами, соответствует всему представшему перед ним воочию. Истинно свой глаз — алмаз, своя рука — владыка, не без удовлетворения отметил Аврелий старой риторской поговоркой характерные черты места действия.

Посреди округлой ложбины-воронки, пологим амфитеатром вздымавшейся вверх лежал тот самый злополучный жертвенник-белит едва ли не под склонившимся к нему узловатыми сучьями кряжистого каменного дуба. В тридцати локтях от дуба небольшое облицованное красноватым туфом прямоугольное озерцо с парящей водой. За водоемом арочный свод каверны, очевидно, тоже подвергшегося обработке камнетесным инструментом.

Неправильной формы языческий жертвенник также стесан сверху. По бокам выдолблены два кровостока. В длину пунийский камень приблизительно пять локтей, три локтя в широкой части. Изножие наклонено к дубу, в изголовье выжженное место. Жертвенник вытянут с севера на юг. По всей его поверхности расползлась змеящаяся глубокая расщелина с ответвлениями-трещинами.