Валерий Замыслов - Град Ярославль

Прав оказался Кузьма Захарыч: плотники задарма работать не захотели. Старшой ни на какие уговоры не поддался.

— Даром, паря, только скворец гнездо вьет.

— А как же церковь-обыденку даром рубят?

— Церковь — не Земская изба. Меня туда как-то ярыжки приволокли и десять плетей всыпали.

— За какую провинность?

— А-а, — отмахнулся старшой.

Плотники же загоготали.

— Наш Митяй выбрел из кабака, да смачную девку узрел. Никак, за гулящую принял. Та бежать, Митяй за ней, да маленько оступился, и в лужу рухнул. Девка-то купецкой дочкой оказалась. А тут — ярыжки, как на грех. Ну и…

— Буде! — прервал словоохотливого мужика Митяй.

Первушка с улыбкой выслушал, а затем лицо его вновь нахмурилось.

— Не любо мне с такими скрягами на изделье идти. Ныне в Земской избе Собор теснится, об избавлении державы помышляет, а вы за полушку удавитесь. Тьфу!

Первушка зашагал прочь, но тотчас услышал:

— Охолонь, паря. Мы, чай, не враги земским людям. Скостим малость.

Прируб возвели за неделю. Крыльцо подвели, столы и лавки смастерили, оконца деревянной резьбой изукрасили. Тут уж Первушка постарался.

Минин, поглядев на его работу, молвил:

— Искусен ты, мил человек. Тебе бы только терема и храмы ставить.

Первушка скромно отмолчался, однако лицо его посветлело. «Храмы ставить». Когда ж грядет сие благодатное дело?

…………………………………………………………………..

Ярославский Совет всея Руси — власть на всю державу, но власть надо суметь употребить, и так дело поставить, дабы Москва бесповоротно уразумела, кто ныне настоящий властитель земли Русской.

Мысль об учреждении государственных приказов созрела в голове Пожарского к середине апреля, когда в Ярославль, отвечая на призывы вождей ополчения, стали прибывать земские люди городов. Среди них оказалось немало дьяков, людей умудренных и деятельных, знатоков приказного крючкотворства. Они-то и поспособствовали учреждению приказов.

— Настала пора, господа выборные, — начал свою речь на Совете Дмитрий Михайлович, — испустить власть Ярославского Собора на всё Московское царство, а для разбора многих дел и челобитий надлежит учинить ряд приказов: Поместный и Разрядный — под началом дьяка Вареева; Сибирский с ведомством Казанского дворца — под началом окольничего Семена Головина; Посольский — под началом дьяка Саввы Романчукова; Монастырский — под началом думного дьяка Тимофея Витовтова…

Пожарский прервал свою негромкую речь, которую так внимательно слушали, что было даже слышно тиховейное завывание ветра за косящетым оконцем. Уж слишком важное дело решалось Советом. Ишь, как напряглись дворяне, когда речь зашла о Поместном и Разрядном приказах, которые испомещали дворян поместьями и назначали им жалованье за ратную службу. Каков-то будет дьяк Вареев? Слух прошел, что не сутяга и мзды не берет. Но так ли? Бывало, на Москве к дьякам без мзды не сунешься, как липку обдерут, пока доброе поместьице выхлопочешь. Поди, и Вареев не окажется святошей, коль к нему сотни обедневших дворян в приказ ринутся.

После того, как Пожарский произнес имя Тимофея Витовтова, его глаза встретились с глазами Чер- касского. Они были снулыми, ибо Дмитрий Мамстрюкович не жаждал видеть во главе Монастырского приказа Витовтова, который, стараниями Прокофия Ляпунова получил чин думного дьяка в первом ополчении. Черкасский же, находясь в подмосковных таборах и являясь сподручником Заруцкого и Трубецкого, довольно прохладно отнесся к выдвижению в думные чины Витовтова. Ведал его еще по Москве: тот хулил Черкасского и других знатных бояр, признавших Самозванца. А сего тщеславный князь не мог дьяку простить. Ныне же и вовсе Тимошка вознесется: Монастырский приказ — богатейший приказ Руси, ибо в его ведении находятся богатые обители. Большинство монастырей не пострадали даже в Смутные годы. Один Соловецкий монастырь посулил выделить Земскому Собору пять тысяч рублей. Огромные деньги потекут через руки Тимошки Витовтова.

Еще до Совета Пожарский, ведая об отношении Черкасского к Витовтову, переговорил с князем в Воеводской избе. Разговор был длительным и тяжелым. Дмитрий Михайлович упирал на исключительную грамотность дьяка, живой ум и честность, за что тот и снискал уважение среди ратных людей первого ополчения. Черкасский — на худородство дьяка, которого едва ли будут слушать прижимистые архимандриты и игумены.

Разговор заходил в тупик, оба не намеревались отступать от своих суждений. И все же Дмитрий Михайлович нашел мостик к обоюдному соглашению.

— Давай так уложим, Дмитрий Мастрюкович. Ежели в течение месяца Тимофей Витовтов не раздобудет монастырских денег для ополчения, то выставляй на Совет своего дьяка.

Черкасский перестал упираться и дал добро, и все же на Совете глаза его оставались смурыми.

— Судным приказом, — продолжал Дмитрий Михайлович, — ведать дьяку Михаилу Аксенову, Денежным двором — дьяку Никите Сухотину.

Денежный двор посоветовал учредить в Ярославле Надей Светешников, который со временем стал чуть ли не правой рукой Минина. Кузьме Захарычу поглянулся бескорыстный и рассудительный купец. Он внес самый большой вклад в ополчение, а затем стал одним из надежных собирателей земской казны, которую везли из многих городов, и не только деньгами, но и золотыми вещами.

— А что если золото переплавлять и свою монету чеканить, Кузьма Захарыч?

Минин сразу же оценил толковое предложение Светешникова. Будет своя монета — будет и жалованье служилым людям.

— Зело разумное дело, Надей Епифаныч. А мастера найдутся?

— Ярославль, слава Богу, мастерами не обижен. Сам до них дойду.

Пожарский откровенно порадовался замыслу Светешникова и Минина.

— Денежный двор в Ярославле? Да то ж наше спасение!

Уже к середине мая золотые полушки, копейки и алтыны с изображением Ярославля и Георгия Победоносца стали поступать в казну Совета. Правда, без государева лика, но золото и без лика — золото.

В дни Ярославского стояния Минин и Пожарский учредили и новый герб.

— Начиная с Гришки Отрепьева, самозванцы неизменно выступали под стягами с двуглавым орлом. Непристойно нам ходить под такими воровскими знаменами. Не присуще ли нам вместо орла льва изобразить? — предложил Дмитрий Михайлович.

Подумали на Совете и на том порешили. Опричь того, утвердили земские печати. Большую — с двумя стоящими львами, меньшую дворцовую — с одним львом.

Ярославскому Совету пришлось взять на себя и выполнение посольских, зарубежных дел, и тогда Пожарский заказал себе печатку с собственным гербом. Его украшали два льва, которые поддерживали геральдический щит с изображением ворона, клюющего вражью голову. Под щитом был помещен поверженный издыхающий дракон. По краю — подпись: «Стольник и воевода, и князь Дмитрий Михайлович Пожарский Стародубский». Глава Земского правительства, дабы оградить себя от упреков в худородстве со стороны бояр, вспомнил о родовом прозвище своих далеких предков — удельных князей Стародубских.