Сергей Мосияш - Федор Алексеевич

— Ты в какие годы был гетманом?

— Гетманом я был с пятьдесят девятого по шестьдесят третий год.

— О-о, молодым ещё.

— Да, мне было девятнадцать, когда мне вручили булаву.

— А потом кто вручил, тот и отобрал. Да?

— Это всё московские козни. Уверен, и Дорошенко стал их жертвой.

— Не напоминай мне больше об этом шакале, Юрий. Столько лет водил нас за нос.

— Хорошо. Не буду.

— Так почему не хочешь взять булаву, Юрий?

— Я не говорил, что не хочу.

— Как? Я спросил тебя, не соскучился ли ты по ней, ты ответил: нет.

— Но я думал, государь, что ты шутишь.

— Хэх. Нашёл шутника, мальчишка. Значит, как я понял, ты согласен взять булаву?

— Что делать, государь. Я сын бедной Украины, задерганной, забитой, а ныне ещё оставшейся без головы, то бишь без гетмана. Конечно, я согласен.

— Вот и прекрасно. Завтра в тронном зале я велю созвать представителей всех европейских дворов и объявлю тебя гетманом украинским. То-то Россия с Польшей поперхнутся.

— Но объявить — это ещё не стать.

— Понимаю, Юрий. Будет у тебя армия. Возьмёшь янычар Ибрагим-паши и хана крымского. Это для начала. Да и Серко мы постараемся наклонить в твою сторону. А пока... А сейчас садись-ка к столу и пиши грамоту войску запорожскому, зови его на свою сторону.

Юрий перешёл к невеликому инкрустированному столику, где лежала уже бумага и несколько перьев возле бронзовой чернильницы.

— А как мне подписывать? Сразу гетманом? Они ведь там могут сказать, был, мол, гетманом, да сплыл. Может пока просто Юрий Хмельницкий. А? Сама фамилия наша любой булавы стоит.

— А ты, пожалуй, прав, Юрий, — неожиданно согласился с ним султан и, несколько помедлив, предложил:— А что, если мы провозгласим тебя князем малороссийским и вождём Войска Запорожского? А? Гетманом ты уже был, пора и в князья писаться. А?

— А это возможно? — спросил Юрий, всё ещё не веря в такое счастье.

— Для меня всё возможно, — сказал султан. — Бери перо, князь! И пиши.

— Но как? О чём? — спросил обалдевший от такого взлёта недавний узник каменного мешка.

— Что за вопросы, Юрий. Как сердце тебе говорит то и пиши.

Что говорило Юрию сердце сегодня? Конечно, оно было переполнено благодарностью тому кто вытащил его из темницы, и даже не вспоминало о том, кто засадил его туда, хотя это было одно и то же лицо Именно так и начал Юрий:

«Спасителю нашему всё возможно: нищего посадить с князьями, смиренного вознести, сильного низложить. Лихие люди не допустили меня пожить в милой отчизне; убегая от них, претерпел я много бед, попал в неволю. Но Бог подвигнул сердце наияснейшего цесаря турского, тремя частями света государствующего, который грешных больше милует, чем наказывает (с меня берите образец!): даровал мне цесарь свободу, удоволил меня своей милостью и князем малороссийским утвердил...»

Юрий остановился. Уже, пожалуй, достаточно накланялся в сторону благодетеля, пора что-то и о деле сказать запорожцам, тем более что султан наверняка будет просматривать и утверждать грамоту Они уж, поди, и забыли Юраса. Но даже если это так, не следует писать этого. Наоборот, надо написать так, словно ты вчера лишь был там. Юрий умакнул поглубже перо, захватывая больше чернил и продолжил:

«...Когда я был в Запорожье, то вы мне обещали оказать любовь и желательство и вождём меня иметь, так теперь обещание исполните и отправляйте своих послов для переговоров со мною...»

Юрий поднял голову от письма, взглянул на султана, вновь уткнувшегося в книгу, несмело позвал:

— Ваше величество... государь.

— Что? — поднял голову султан.

— А где я смогу принимать послов запорожских?

— Послов? Гм... Зови их в Казыкермень. Там твоя ставка будет.

«Ну что ж, — подумал Хмельницкий, — вполне разумно. И от Сечи недалеко, и до Крыма рукой подать».

Дописав свой будущий адрес, Юрий с удовольствием и гордостью подписал грамоту: «Георгий Хмельницкий, князь малороссийский, вождь Войска Запорожского».

Султан прочёл грамоту, она ему понравилась.

— Ну вот. Завтра в присутствии резидентов всех стран, в том числе и российского, торжественно провозглашу тебя князем малороссийским. А ты после этого можешь зачитать эту грамоту. Впрочем, нет, выступишь без бумажки.

— А что я должен сказать?

— Ну как что? Что царь и король обезглавили твою родину и что в этот нелёгкий час ты принимаешь управление и постараешься спасти её, то есть родину.

— Хорошо, государь, постараюсь.

— Вот и всё. Ступай, князь, отдыхай.

Юрий направился к выходу, но султан окликнул его:

— А грамота-то, князь!

Хмельницкий вернулся за забытой на столе грамотой.

— Завтра велю освободить из крепости запорожца. Пошлёшь его гонцом с этой грамотой.

— Надо бы двух, государь. Мало ли...

— Хорошо, освобожу двух.

Ещё третьи петухи не кричали, а уж к гетману явился новый посланец из Москвы — князь Иван Волконский. В душе чертыхаясь, Самойлович велел впустить раннего гостя в горницу и явился туда лишь в шароварах да в душегрейке, накинутой на ночную сорочку.

— Что за спешка, князь? — зевнул зябко Самойлович.

— Грамота от государя, гетман, — отвечал Волконский, подавая грамоту, свёрнутую трубочкой и опечатанную.

— Поди, замёрз? — спросил гетман и кивнул на печку. — Вон голландка ещё не остыла, грейся.

— Спасибо, — отвечал Волконский и, скинув шапку, подошёл к голландке, прижал закалевшие руки к тёплому боку печи.

Гетман сел за стол, ближе к свечам, читал грамоту долго и обстоятельно. А она и была длинной и обстоятельной.

— Ну что ж, — заговорил наконец гетман, отложив грамоту. — То, что государь и патриарх указали, как я и просил, быть суду над преступниками, да ещё и день назначили — через три дня после Богоявленья, то хорошо. Очень хорошо. А то висело всё на ниточке: судить не судить, судить не судить. Теперь по крайней мере всё определённо. Судить.

— А как насчёт Дорошенко? — спросил Волконский. — Там ведь и о Дорошенко писано.

— Дорошенко сейчас в Москву нельзя отпускать.

— Но мне велел государь привезти его. Я для того и послан.

— Как они там не понимают. Вот ты представь, увезёшь сейчас Дорошенко, что здесь станут говорить?

— Что?

— А то, что Дорошенко повезли, как и Многогрешного, в Сибирь отправлять.

— Но ты-то можешь объяснить людям, что государь видеть его желает.

— А кто меня тогда слушать станет? Тут такая смута затеется. Наоборот, все на меня покатят. Все же знают, что мы с Дорошенко неприятели. Скажут, Самойлович избавился от соперника. Пойми, князь, я, может быть, более всех заинтересован в отправке его отсюда. Он у меня уже в печёнках сидит. Но я не хочу шатания в народе.