Сергей Мосияш - Федор Алексеевич

— Я ж не заслужил. За што?

— Идём, Никита.

Зотов взглянул вопросительно на дьяка, велениям которого он на службе подчинялся и без его согласия шагу ступить не смел.

— Ступай, Никита, — разрешил дьяк. — После урок докончишь... если воротишься.

Последние слова дьяка «если воротишься» совсем сбили с толку бедного Никиту: уж не на правёж ли ведут? А ну на казнь! И за что?

А между тем Соковнин уверенно шёл к Красному крыльцу, перед ним расступались толкавшиеся там дворянчики, служивые. Никита едва поспевал за ним. Соковнин ввёл его в переднюю, где по лавкам сидели все именитые люди, многие в высоких шапках, с бородами. А у Никиты только-только усишки начали пробиваться и бородёнка едва наметилась, реденькая какая-то, не борода, а срамота одна.

— Садись здесь, — указал Соковнин Никите на край лавки. — Жди когда позовут.

Оробевший Никита сел на лавку столь осторожно, словно на печь раскалённую, по сторонам глядеть боялся. Уж больно именитые все сидят, на Никиту косятся с презрением: ишь, писцовая душа явился во дворец царский в портах драных, в кафтане вытертом, такого и на крыльцо пускать срамно, не то что в переднюю.

А меж тем в государевой комнате уже был Симеон Полоцкий, который ранее учил Фёдора, да и его покойного старшего брата Алексея, грамоте, латыни и даже переводам псалтыри.

— Я, Самуил Емельянович, пробовал перевести стих сто тридцать второй, — говорил государь Полоцкому. — Постарался так перевести, чтоб было и понятно и складно, как вы меня учили.

— Если не трудно, прочтите, Фёдор Алексеевич, — попросил Полоцкий.

Фёдор помолчал, сбираясь с духом, и, стараясь не смотреть на бояр, сидевших по лавкам, начал декламировать:

— Как хорошо и как приятно жить братьям вместе! Это как драгоценный елей на голове, стекающий на бороду Аронову и на края одежды его. Как роса Ермонская, сходящая на горы Сионские. Ибо там заповедал Господь благословение и жизнь навеки.

Царь умолк, вопросительно взглянул на учителя. Бояре на лавках завздыхали одобрительно: ещё бы, государь наизусть читал, никуда не заглядывая.

— По-моему, неплохо, — сказал Полоцкий.

— Как «неплохо», — возмутился Хованский. — Преотлично, государь! Выше всяких лицедеев.

Но государь не оценил рвения Тараруя и не взглянул в его сторону, спросил Полоцкого:

— Может, сто сорок пятый псалом прочесть, Самуил Емельянович?

— Вы и его перевели?

— Да. Целиком.

— Похвально, Фёдор Алексеевич. Прочтите.

— Хвали, душа моя, Господа, — начал торжественно Фёдор, и в комнате воцарилась мёртвая тишина. — Буду восхвалять Господа, доколе жив, буду петь Богу моему, доколе есмь. Не надейтесь на князей, на сына человеческого, в котором нет спасения. Выходит дух его, и он возвращается в землю свою, в тот день исчезают все помышления его...

Словно окаменели бояре на лавках, столь торжественные словеса льются из царских уст. У старого Одоевского повисла и замерла капелька под носом, он утереть её не смеет, да и она падать не спешит, дабы не нарушить торжественности.

— ...Творящего суд обиженным, дающего хлеб алчущим. Господь разрешает узников, Господь отверзает очи слепым, Господь восставляет согбенных, Господь любит праведных, Господь хранит пришельцев, поддерживающих сироту и вдову, а путь нечестивых извращает. Господь будет царствовать вовеки.

Фёдор окончил чтение, и опять взгляд его остановился на учителе.

— Превосходно, Фёдор Алексеевич, перевели, поздравляю вас.

С тем Полоцкий шагнул к престолу, взял руку царя и тряхнул, как кому простому. Бояре обмерли от такой наглости: ещё бы, вместо того чтобы целовать царскую руку, этот монах трясёт её. У Тараруя уж и готовое на этот случай словцо ехидное на языке повисло, мол, что ж ты, чернец, с царской рукой вытворяешь? Но не успело оно вылететь, государь опередил:

— Ну, спасибо, Самуил Емельянович, за науку. Прочёл я вашу книгу о складывании стихов. Очень понравилась. Хочу попробовать сам.

— Но вы же вот перевели псалмы, очень даже прилично, Фёдор Алексеевич.

Государь видел ещё во время чтения псалмов, как в комнату бесшумно проник Соковнин, даже дверью не скрипнул, и тут спросил его:

— Ну что, Фёдор Прокофьевич, добыл учителя?

— Добыл, государь.

— Где он?

— Тут в передней дожидается.

— Как зовут?

— Никита Зотов, подьячий Поместного приказа. Пишет изрядно.

— Родион Матвеевич, — обернулся царь к Стрешневу — Зови Никиту Зотова.

Стрешнев вышел в переднюю, громко спросил:

— Кто здесь Никита Зотов?

— Я, — вскочил с лавки подьячий.

— К государю.

Обмер Никита, одеревенел весь, с места двинуться не может.

— Оглох, что ли? К государю, — повторил Стрешнев. Видя, что подьячий и шагу сделать не может, подошёл, взял его за рукав, потянул за собой, и он пошёл покорно, смиренно, как бычок на закланье.

Очутившись перед государем, Никита пал на колени, ударился лбом об пол столь старательно, что рассмешил царя.

— Ну довольно, довольно, Никита. Встань. Вот так. У тебя, говорят, Никита, почерк изрядный.

— Стараюсь, государь.

— Я хочу тебя учителем к своему брату Петру Алексеевичу определить.

— Не достоин я, государь, счастия такого, — просипел Никита, у которого от такой новости голос сел.

— А вот мы сейчас определим, достоин ли Самуил Емельянович, извольте его по счёту экзаменовать.

— Ну что ж, — сказал Полоцкий. — Скажи, Никита, сколько алтын будет в гривне.

— Три алтына и одна копейка, — отчеканил Никита тут же прорезавшимся голосом.

— А сколько алтын в рубле?

— Тридцать три алтына и одна копейка.

— А сколько грошей в гривне?

— Пять.

— А полушек в гроше?

— Восемь, — почти не задумываясь чеканил Никита.

— Ну что ж, в счёте он крепок, — сказал Полоцкий.

— А как по истории нашей, — спросил Фёдор — Разумеешь?

— Ведаю, государь, немного.

— За что Святополк получил прозвище Окаянный?

— Так как же, государь, он же трёх братов порешил.

— Как их звали, братьев?

— Борис, Глеб и Святослав.

— Молодец, Никита. А не помнишь ли, часом, чьим сыном был Юрий Долгорукий [39] Юрий Долгорукий (1090?—1157) — великий князь киевский. При нём впервые упоминается под 1147 г. Москва. Владимир Мономах (1053—1125) — один из авторитетнейших великих князей. Боролся против братоубийственных распрей. Александр Невский (1220—1263) — великий князь владимирский. Прославился победами над шведами (Невская битва, 1240 г.) и немецкими рыцарями (Ледовое побоище. 1242 г.). , основатель Москвы?

— Помню, государь. Юрий Долгорукий был младшим сыном Владимира Мономаха.

— А кем Долгорукому доводится Александр Невский?

— Невский правнук Долгорукого.

— Молодец, — похвалил Фёдор подьячего. — Ты и в истории изряден. Молодец. А как в Библии? Чему учил Христос учеников своих?