Сергей Мосияш - Федор Алексеевич

— Ну как ты с царевичем Петром управляешься? Каков он?

— Робёнок ещё, семь лет всего. Но боек, шибко боек, — рассказывал Никита, не скрывая удовольствия (ещё бы, чай, возле царевича обретается). — Ученье на лету схватывает, уж псалтырь едва не всю назубок взял. Наизусть любое место чешет без запинки. Почерк, правда, корявый, спешит дюже. Но ум востёр, ох востёр. Надысь меня, наставника, по арифметике устыдил. Спрашивает, сколь будет семь раз по семь? Я изморщился подсчитать, а он тут же выдаёт: «Сорок девять, горе ты моё».

Зотов добродушно посмеивается, ему лестно рассказывать, сколь близок он к наследнику, сколь дорого ему «горе ты моё».

— Когда государь приходит к нам...

— А он приходит к нему?

— А как же. Не проходит недели, чтоб не пожаловал. И всякий раз спрашивает: «Ну-ка, крестничек, что нового узнал?» А Пётр Лексеич как почнёт, как почнёт чесать. Ну государь очень нами доволен. Всякий раз и хвалит и дарит подарками.

— Значит, любит он Петра?

— Ещё как! Более чем родного Ивана. Уж раза два говорил Петру Лексеечу: «Учись, Петь, расти, Петь, тебе царство откажу».

— А что Пётр?

— А что он? Робёнок. Грит: «Не хочу я с долгобородыми боярами порты протирать, ну их, грит, к лешему».

— А государь?

— А что государь. Смеётся. Треплет его по голове, молвит: «Вырастешь — захочешь». Так вот и живём.

Зотов покосился на Тяпкина, полюбопытствовал:

— А ты что это меня вдруг возжелал, Василий Михайлович, к хану тащить?

— Пишешь ты знатно, Никита. Хочу чтоб договор с султаном ты писал, от твоего письма татары обалдеют, глядишь, выправлять не станут. И потом, пора тебе от царевича и отпуск иметь. Поди, два года без роздыху пашешь.

— Это ты прав, Василий Михайлович, и от царевичей роздых нужон. Это тебе спасибо за отпуск-то.

— Отпуск будет нелёгкий, Никита, так что шибко не радуйся и благодарить не спеши. Татары нам кишки помотают, чует моё сердце. Сухотин вон от них явился едва ли не вполовину отощавшим, говорит: «Упрямы как бараны, с ними ты каши не сваришь». Ничего, Никита, как говорится: Бог не выдаст — свинья не съест. Ляжем костьми, но мир заключим.

— Да надо бы. А то мне перед Петром Лексеичем стыдно будет. Он ведь знает, зачем я поехал.

В Батурине встретил послов гетман, угощал их в застолье, говорил:

— Ах, если вы мир привезёте, великую честь вам воздадим. Из всех пушек велю палить для вашей славы.

— Ну, до этого ещё дожить надо, — отвечал Тяпкин, подливая себе горилку. — Мы б тебе благодарны были, Иван Самойлович, если б ты пристегнул к нам писаря скорописного. А то Никита Моисеевич пишет более набело и неспешно, потому как красоту букв соблюдает. А скорописный бы поспевал за нашим говорением.

— Есть у меня такой. — Гетман обернулся к слуге: — Позови Сёмку Раковича.

Слуга ушёл, гетман продолжал:

— Этот Ракович так строчит, так строчит пером, ровно за зайцем скачет. За говореньем всегда поспевает.

Привели Раковича — молодого казака с невеликой чёрной бородкой и вислыми усами.

— Вот, Семён, тебе честь выпадает ехать с посольством в Крым ради твоего скорописания. Гляди же не осрами там меня.

— Что ты, гетман. Как можно, — отвечал казак.

— Тогда садись к столу и выпей горилки.

Ракович не стал чиниться, сел к столу, выпил налитую ему чарку, закусывал не жадно, с должным уважением к застолью.

— И ещё, — продолжал гетман, — дам я вам добрых казаков в охрану до самого Крыма. В Сечь не заезжайте. Сухотин взял с собой сичевиков, так намучился с ними, вместо охраны они дрыхли как байбаки, татей проспали. А может, и сами обобрали посла-то, а на татей свалили. Иди проверь теперь.

— Но ты ж им и содержание выдай, Иван Самойлович. У нас, сам знаешь, всякая копейка в учёте.

— Это само собой, выдам им и на жилое и на коней. Так что вы на них тратиться не будете. Сотнику накажу, чтоб и не совался к вам с просьбами. У вас дела поважнее. И ты, Семён, поступаешь в полное распоряжение думного дворянина Тяпкина Василия Михайловича и слушаться его должен без всякого прекословия. Потому как едет он по государеву делу. Понял?

— Понял, Иван Самойлович.

— Бери с собой поболе бумаги чистой, чернил, перьев. И в путь, с Богом.

Долог путь из Москвы в Крым оказался. Выехал Тяпкин в августе, а до реки Альмы добрался лишь двадцать пятого октября. И хотя Сухотин рассказал о посольском стане, строение это всё равно поразило послов своей убогостью.

— При каких государях ни довелось мне бывать, — сказал Тяпкин, — но такое вижу впервые. И впрямь, свиньям у нас и покойнее и теплее живётся, чем послам и резидентам в Крыму у хана.

— Это чтоб не заживались долго, — предположил Никита Зотов.

Казаки сразу занялись устройством коновязи, поскольку её при стане не было. Наносили соломы и коням и на ложе, разбросав предварительно по полу сарая наломанных будыльев полыни.

— Это от блох, — пояснил сотник.

— Я думаю, при таком холоде блохи быстрее нас разбегутся, — отвечал Тяпкин, однако возражать не стал, хотя от сухой полыни поднялась в сарае горькая пыль.

И если полыни казаки наломали даром, то за солому татарин потребовал плату. Пришлось платить. Тут же было объявлено послам, что здесь ничего даром получать они не будут. Все должны покупать — питание себе и корм коням.

— Только за воду не надо платить, — не то пошутил, не то с сожалением, что упущена такая статья дохода, проговорил татарин. Просто рядом протекала речка, и устанавливать плату за воду было бессмысленно. На следующий день явился пристав и объявил, что их ждёт хан.

— То добрый знак, что нас не задерживают, — сказал Зотов.

— Погоди, Никита, сглазишь, — отвечал Тяпкин. И как в воду смотрел.

До ханского дворца было недалече, где-то около пяти вёрст, но когда они явились на подворье, пристав объявил им:

— Прежде чем идти к хану, вы должны представиться ближнему человеку его, Ахмет-аге.

— Не бывши у ханова величества, — отвечал Тяпкин, — и не вручивши ему грамоту великого государя, мы по другим дворам волочиться не станем. Нам — послам царского величества — сие не пригоже.

— Если вы так станете с нами говорить, — вскричал пристав, — то грамоту мы у вас отнимем силой.

И хотя пристав при этом выпучивал глаза, стараясь напугать послов, на Тяпкина это мало действовало.

— Ты зенками-то не крути, — осадил он пристава. — Грамоту государеву нам велено вручать ханскому величеству, а не тебе. А пока где головы наши будут, там и грамота. Лишь убив нас, сможешь взять. А грозы твоей мы не боимся, потому как мы государевы люди и за нами войско царское.

Пристав посовещался с другими татарами и наконец сказал вполне миролюбиво:

— Ну хорошо, пусть один останется с грамотой на подворье, а другой сходит к Ахмет-аге повидаться, дабы обиды ему не было.