Сергей Мосияш - Федор Алексеевич

— Вот наш кошевой Иван Дмитриевич Серко.

— Прохода до мэнэ, — пригласил Серко королевского посланца.

В другой горнице, оставшись вдвоём, повели они негромкий разговор.

— Королевское величество обнадёживает тебя, кошевой, в своей поддержке против Москвы.

— А как там мой хлопец?

— Твой сын с казаками в великой милости у короля и на добром жалованье. Можешь не беспокоиться.

— Мне бы прислано было от короля жалованье быдлу моему, вот это была бы поддержка. А ещё лучше войско, я б тогда мог пойти не только правым берегом, но и на левый перейти и промышлять Батурин.

— У короля с Москвой перемирие, Иван, не может он в открытую против царя идти.

— Но правый-то берег за поляками вроде?

— За поляками.

— Я б их на левый не брал. Мне б своих голодранцев хватило бы Батурин разорить, да гетмана с его старшиной повесить.

— Что уж ты так зол на него?

— Есть отчего. Он Сечи великое всегда утеснение творил, хлеб не пропускал к нам. И уж если на то пошло, гетмана Дорошенко он схарчил, мои клейноды обманным путём захватил.

— Король велел сказать тебе, что Москва ищет мира с султаном.

— Я уже знаю. Мне Хмельницкий сообщил.

— Ну и как ты к этому относишься?

— Плохо отношусь. И всё сделаю, чтобы хан не поддерживал этого. Москве нельзя спокою давать. Я в этом ещё в Сибири поклялся.

— Ну это ты, Иван, а как Рада? Старшины? Круг, наконец?

— А что круг? Я куда захочу, туда и круг покатится. Хочешь убедиться? Ныне ж увидишь.

— А с Хмельницким как у тебя? Ты в союзе с ним?

— В союзе, а что проку? Войска у него, почитай, нет. Что даст хан — и на том спасибо. Он же пьёт, скотина, бесперечь, ещё хуже батька своего. С ним визирь промашку дал. Высунули как чёрта с-под печки: князь! А из него князь, как из моей бороды сабля. Казаки смеются с него князь — с горища слазь. Разве за таким пойдут казаки. Нет, конечно.

— Визирь, видимо, на его фамилию рассчитывал.

— Фамилия фамилией, но за Богданом две победы стояли, да какие. А за Юраском что?

— Ну как же, четыре года гетманствовал, кажется, с пятьдесят девятого по шестьдесят третий.

— Ну и что? Булавой бутылки распечатывал, а бунчуком мух колотил да сопли вытирал. Быдло и взбунтовалось, едва ноги унёс Юрий Богданович. Кто же запалёного коня на скачки выставляет? А визирь выставил, ныне и сам не рад.

— Так, считаешь, бесполезен Хмельницкий?

— Не то слово: бесполезен. Вреден делу, я даже одно время хотел его Москве выдать, не за так, конечно. Да Юраска, видно, почуял неладное, затаился в Казыкермене. Мне гетманство в случае удачи обещал. Нашёл дурня. Такое гетманство стоит его княжества.

Они проговорили ещё с час, но ни до чего конкретного её договорились. Апостолец от имени короля заверил Серко в полной поддержке против Москвы, тайной, разумеется Кошевой в свою очередь велел передать королю сечевую верность, которую требуется ещё оплачивать.

— Разве он не понимает, что от казаков дешевле откупаться, чем против них вооружаться и сражаться. На-амно-го дешевле.

— Да знает он, но с деньгами у короля, как всегда, туго. Сам из Москвы ждёт компенсацию за Киев.

— Велика ли она?

— Да что-то около двухсот тысяч.

— Ого-о. Нам бы хоть четверть этого. А то моя чернь оборвалась, завшивела. Ну что, пойдёшь на круг?

— А что я там делать буду?

— Посмотришь, как я им кручу.

— Ну а вдруг казаки спросят, кто таков, что за человек? Сам понимаешь, я ведь...

— Я не схочу, никто не спросит. Идём.

— Ну хорошо, — согласился Апостолец.

— Гриц, — позвал Серко и, когда в дверях явился писарь, приказал: — Вели сзывать круг. Да по-скорому.

За окном ударили тулумбасы, сзывая казаков на круг. Послышались крики: «Круг, круг!» И вот уж загалдела, зашумела за стенами канцелярии толпа. Апостолец не рискнул взбираться на степень, его миссия была секретной, и он почёл за лучшее оставаться пока в тени, а Серко сказал:

— Я должен сперва прощупать твоих старшин.

— Ну что ж, щупай, — усмехнулся кошевой. — Постоишь внизу у степени. Поглядишь, как я с имя.

Серко взошёл на степень один, хмуро оглянул толпу Говор постепенно стал стихать, и наконец на площади установилась относительная тишина.

— Казаки, — зычно начал кошевой, — атаманы-молодцы, среди вас явился гетманский подсыл, который за тридцать сребреников продавал нас с потрохами гетману Самойловичу. Именно по его наущению гетман не пускал к нам хлеб, дабы уморить Сечь голодом. Разве можем простить мы предательство нашего боевого товарищества. Я спрашиваю вас, атаманы-молодцы? Простим предателя?

— Ни-ни, батько, — завопило несколько казаков.

— Давай на круг подсыла!

— Атаманы-молодцы, судите сами предателя, — продолжал Серко. — Как скажет круг, так тому и быть.

— Смерть, смерть! — орали одни.

— Кажи его, Иван, — орали другие, — мы с него кишки выпустим.

— Я хочу, чтобы вы постановили, что нам делать с подсылом?

— Сме-ерть! — завопила дружно подогретая кошевым толпа. — Сме-ерть!

— Подсыл этот, — заговорил кошевой, — обретается во втором курене.

— Прозвище, Иван, давай прозвище? — заверещал какой-то оборванец.

— А имя его Рыгор, — веско уронил в толпу Серко.

И тут же где-то в правом краю расступилась толпа, образовав круг, в центре которого оказался несчастный Рыгор. От него отшатнулись словно от чумного. И Рыгор, только что со всеми кричавший «сме-ерть», стоял ошеломлённый, не имея сил что-то сказать. Лепетал испуганно одно:

— Братцы, то не я... братцы, ведь я...

Но круг этот вокруг Рыгора недолго держался.

— Бей! — закричало сразу несколько голосов, и толпа захлестнула, затоптала несчастного.

Серко покосился вниз, где притиснутый к бочке стоял Апостолец. Бледный и напуганный случившимся, он понял взгляд кошевого: «Ну кого круг слушается? Вот то-то!»

Когда воротились в канцелярию, Апостолец осмелился спросить кошевого:

— Он что, действительно подсыл?

— Нет. С чего ты взял?

— Но за что ж ты его?

— Были у него грехи, были. Не переживай, он заслужил смерть. Ему всё равно теперь: подсыл не подсыл.

— Но зачем же ты его обвинил в измене?

— Потому что в Сечи это самое тяжкое преступление. А кошевому надлежит это быдло в страхе держать. Теперь настоящий подсыл хвост прижмёт, увидев, как наказали другого. А кто на меня зуб точит, тоже подумает, допрежь укусить. Я старый вояка и лучше иных молокососов знаю, что надо Сечи, где её корысть.

Но недолго пробыл Серко в Сечи, на следующий день снова разболелся и опять отправился на пасеку. Войсковой судья Яков Константинов, поймав его перед отъездом, спросил:

— Иван Дмитриевич, а зачем к нам приехал этот королевский посланец Апостолец?

— То дело не твоё, Яков.

— Как не моё, я, чай, судья.