Анна Фуксон - Артистическая фотография. Санкт Петербург. 1912

А тогда, в 1988 году, Наташа не хотела, чтобы ее мама узнала, что в их любимом Ленинграде, на Невском проспекте, на стенах Гостиного Двора висели лозунги антисемитского содержания. Именно там и у Казанского собора собирались группы общества «Память» и замышляли расправу над евреями Ленинграда. Тем более, она не могла допустить, чтобы ее больная мама узнала, что Государственный университет, в который она попала когда-то с таким трудом, сделал нацистское общество «Память» своим приютом. А уж рассказать ей о том, что на еврейском кладбище, на котором были похоронены их родные, произошло несколько актов вандализма, у нее, вообще, язык не поворачивался. Могла ли Наташа сообщать угасающей маме такие «новости»?

Внезапно для нее самой и для ее семьи родной город стал чужим и враждебным. Ведь с раннего детства именно исторический центр города был связан для Наташи с самыми дорогими ее сердцу воспоминаниями – ее поездками сюда с тетей Катюшей. Ее первое знакомство с великолепными зданиями Невского проспекта, величественным Эрмитажем, Дворцовым мостом, Университетской набережной – все это тогда укоренилось в ней навечно. Но теперь сама среда исторгала их из своего лона, словно нечто чужеродное. Маме нельзя было знать об этих страшных изменениях ни при каких обстоятельствах.

С точки зрения экономики, это тоже было непростое время. Магазины опустели. Раньше, в период «застоя», можно было вполне прилично накормить семью. Тогда Наташа хорошо изучила расписание завоза продуктов в Светлановский гастроном и знала, что после обеденного перерыва там можно было купить все. Она успевала перед самым уходом на работу «взять с боем» вход в Светлановский гастроном, покупала свежие, только что завезенные продукты, и со спокойной душой уезжала на свои вечерние занятия. Сейчас же, с приходом «перестройки» и «гласности», из магазинов исчезли все продукты. Пропало все – мясо, масло, сыр, яйца. Вновь появились продуктовые карточки, но их невозможно было отоварить. Простой человек не так уж сильно страдал без гласности, без возможности высказать свои идеи, но без продуктов питания, без возможности накормить своих детей и родителей, он страдал очень сильно и благодарности к Горбачеву не испытывал. Не случайно в то время был распространен анекдот: «Что такое гласность? Это состояние, когда уже можно открыть рот, но еще нечего туда положить». Возможно, это тоже подогревало антисемитизм?

Только по месту работы, в день зарплаты, можно было заказать какие-то обычные продукты, да и то в ограниченных количествах. Однако очень скоро зарплату перестали выдавать в положенный срок. Ее выдавали с большими задержками и нерегулярно. Понятно, что это отразилось на материальном положении всех. Денежная реформа еще больше ухудшила положение, потому что снизила уровень денежных вкладов в несколько раз, включая накопления на похороны, которые были отложены всяким уважающим себя старым человеком. Это привело к подъему недовольства в народе. Горбачев, вероятно, не почувствовал ни отчаяния, ни разочарования в народе и продолжал проводить свою политику – он начал войну с пьянством в самый неудачный для этого момент, чем вызвал настоящую ярость многих людей.

Понятно, что Фирочке не рассказывали ни о пустых полках в магазинах, ни об угрозах погромов – зачем было ее пугать? Вся семья старалась чем-то порадовать маму и бабушку. Стояло лето 1988 года. Наташа и Миша продали некоторые вещи, чтобы выручить деньги и купить маме на рынке виноград или вишни и соблазнить ее, что-нибудь съесть. Цены были бешеные, но она ела так мало. Оба они лезли из кожи вон, чтобы прокормить детей. Миша приносил с работы в баночке часть своего диетического обеда, который ему полагался, как научному работнику, имеющему дело с вредными веществами. Наташа ходила по городу с огромным «научно-продуктовым» бордовым портфелем, в котором было два отделения: одно для рабочих материалов, а второе для продуктов, которые попадались ей по пути – антрекоты, консервы, яблоки, все шло в ход. Дети, к счастью, отсутствием аппетита не страдали и набрасывались на баночку и на портфель с огромным удовольствием.

Наступил август. Болезнь Фирочки неумолимо развивалась. Дети были у родителей Миши. Самого Мишу отправили в совхоз – это была ежегодная помощь его института в сборе урожая. Илюша находился в своей обычной командировке в Пензе, где он руководил производством антибиотиков на новой установке. Наташа спокойно позволила всем разъехаться, потому что не подозревала, что критический момент приближается. Но к несчастью, состояние мамы резко ухудшилось и не улучшалось в течение нескольких дней. Обе они не спали все это время, и Фирочка не хотела вовлекать никого третьего в то, что происходило с ней: «Остались мы с тобой вдвоем, и хорошо».

Наташа прислушивалась к ее дыханию и каждые несколько часов вызывала Скорую помощь. Приходили врачи, делали Фирочке обезболивающий укол и не говорили Наташе никаких обнадеживающих слов. У Наташи было чувство, словно они вместе участвуют в каком-то трагическом и священном таинстве ухода человека из мира. Мама была в полном сознании, несмотря на уколы. Она осознавала происходящее и называла его своими словами еще за два дня до того, как оно на самом деле свершилось: «Наташенька, ты понимаешь, что я умираю?» Наташе приходилось спорить с ней и доказывать, что она жива и должна жить: «Но ты же живешь! Что ты придумываешь? О какой смерти ты говоришь?» Она перечила маме специально: ей казалось, что если мама сердится на нее, значит, воля к жизни в ней не угасла.

И вдруг однажды в полночь маме действительно стало лучше, она с удовольствием выпила чай из своей любимой кобальтовой с золотым узором чашки: «Как приятно – тепленький». И уснула. Наташа не понравилось ее дыхание – со стоном на выдохе, и она вызвала Скорую помощь. Скорая помощь не успела. Фирочка вздохнула в последний раз, и Наташа осиротела. Фирочка умерла в конце августа того страшного лета, в один день со своей младшей сестрой Катюшей, спустя 29 лет.

Миллионы мам уходят в иной мир, так и не сказав своим близким, что они чувствуют при приближении смерти. Но Фирочка осталась сильным человеком до самого конца, способным анализировать происходящее. Она понимала, что ее болезнь смертельна, и хотела помочь Наташе, чем могла. Она представляла, как будет убита горем дочь и как трудно ей будет сообразить, что надо сделать в первую очередь после смерти матери. И в самом деле, рядом с маминой кроватью Наташа нашла листок со списком родных и друзей, которых Фирочка хотела бы «видеть» на своих похоронах, а напротив каждого имени – номер телефона.

Этот листок действительно очень помог Наташе, ведь он был вроде посмертной воли Фирочки – кого следует оповестить о случившемся горе. Но Фирочка и не представляла, сколько человек придет проводить ее в последний путь. На ее похороны пришли сотни – ее бывшие студенты приехали и из Ленинграда, и из других городов, и безо всякого звонка от Наташи, они оповещали друг друга по цепочке и приезжали по собственной инициативе. Конечно, пришли ее коллеги и друзья, соседи со всего огромного дома, друзья Наташи, Илюши и Миши, и все их родные. Было ощущение, что хоронят большого человека, а, по мнению детей, Фирочка и была большим человеком.