Анна Фуксон - Артистическая фотография. Санкт Петербург. 1912

Тем не менее, болезнь продолжала развиваться, и встать на ноги ей уже не удалось. Она очень страдала от мысли, что не может помогать Наташе по хозяйству. Дистрофия к ней больше не вернулась, она была словно страшный призрак прошлого, который вошел в ее сознание раз и навсегда, и один лишь намек на голодание включил в ее мозгу страшную причинно-следственную связь, остановить которую даже она была не в силах.

Несмотря на тяжелую болезнь и вынужденное бездействие, Фирочка осталась верна своему оптимистичному характеру, открытому новым знаниям почти до самого конца. Она продолжала быть в курсе событий, и когда Наташа возвращалась вечером с работы, Фирочка была готова рассказать ей последние новости. Это была эпоха потрясений для Советского Союза. Целые народы стремились выйти из этого Союза, который стал для них тесен. Национально-освободительные движения еще не достигли своего апогея, и Наташа тревожилась о здоровье своей мамы, потому что та принимала все близко к сердцу и предвидела тяжелые последствия, которые причинит евреям отделение других народов от России.

Они часто беседовали о происходящем в стране и делились друг с другом своими сомнениями. «Погляди, что творят «младшие братья» своему «старшему брату», – говорила Фирочка. «Все они бунтуют и требуют независимости! Дай бог, чтобы обошлось без гражданской войны».

«А сможет Россия обойтись без республик?» – спрашивала Наташа.

– «Конечно, сможет, если поймет, что как раз русский народ больше всех пострадал от советского режима. Смотри, все народы в стране живут более или менее компактно, в своих республиках. Уехавшие в Россию после революции, оставили близких в своих республиках, и сумели сохранить традиции, язык и даже религию. А русские потеряли в процессе советизации почти все. Они стесняются называть себя русскими почти так же, как мы стесняемся называть себя евреями».

«И ты знаешь, доченька, папа твой, в сущности, был героем, ведь он хотя бы раз в жизни посмел сказать то, что считал нужным».

«Да, папа был настоящим героем», подумала Наташа и покраснела при воспоминании о своем отступничестве в деле Бродского, когда ей было почти 18 лет. «Я не смогла проявить себя, как достойная дочь своего отца». Однако она не сказала этого вслух, потому что даже сейчас, более 20 лет спустя, она стыдилась своего тогдашнего поступка. Но на смену этой мысли пришла другая, более трезвая: до Бродского сейчас далеко, как до луны, к тому же теперь он – Нобелевский лауреат, а детей надо спасать, ведь есть вещи, о которых мама не знает, потому что их не рекламируют по телевизору.

Однако Фирочка и ведать не ведала, о чем думает ее дочь, и продолжала свою мысль: «Ты ведь знаешь, доченька, что героизм твоего папы стоил нашей семье очень дорого. Но его поступок приводит меня в восхищение до сих пор. А я за всю свою жизнь не сделала даже того, что удалось ему. Единственное, что я смогла, это не присоединиться ни к комсомольской, ни к партийной организации. Но я должна признаться честно, что я принимала участие во всех голосованиях. Это мучает меня даже сейчас».

Наташа знала, что мама имела в виду. Она и сама участвовала в голосованиях на заседаниях коллектива. Голосования всегда были открытыми, и начальство следило за их ходом, специальные люди вели протокол и записывали, кто за кого проголосовал, все ли единогласно поддерживают мнение заведующего кафедрой или линию Партии. Так что – из-за такого пустяка терять работу? И Наташа голосовала вместе со всеми, как от нее требовали, и совесть ее была спокойна. Так, не придавая голосованиям большого значения, она «ошиблась» только один раз, да и то на предыдущем месте работы. Там существовал затяжной конфликт между заведующим кафедрой и лаборантами. Поскольку Наташа, как «неугодная» шефине преподавательница, работала всегда на разъездах, она не вникала в суть этого конфликта.

Поэтому, однажды в начале июля на последнем заседанием кафедры, перед самым выходом всех преподавателей в отпуск, подводя итоги работы всего коллектива за истекший год, заведующий проводил традиционные голосования. Когда дошла очередь до подведения итогов работы лаборантского состава, он предложил две формулировки: «улучшилась работа лаборантов» и «существенно улучшилась работа лаборантов». Второй вариант понравился Наташе и ее подругам больше, и они, не задумываясь, проголосовали за него. Наташа уже мечтала об отпуске и не уловила нюансов в настроении шефа. Ее вина состояла в том, что на этой формулировке настаивали лаборанты, а шеф был категорически против нее. Собрание закончилось, все весело распрощались и разъехались по домам. Этот эпизод Наташа больше не вспоминала.

Однако заведующий кафедрой ничего не забыл, но, в отличие от «женщины в цепях со змеиной улыбкой», он не был скор на расправу. Свою месть Наташе он подал в холодном виде – восемь месяцев спустя, на празднике Восьмого Марта. Резко опьянев от стакана коньяка, принесенного доцентом соседней кафедры, он вдруг начал объяснять ей, что много лет назад, когда она осталась на улице без работы, он поднял ее «из грязи в князи», а теперь она коварно предала его. Наташины подруги стояли рядом с ней и, держа ее за руки, как могли, смягчали его словесные удары.

Правда, на последнем месте работы, в годы «перестройки», она уже могла голосовать так, как подсказывала ей совесть.

Однако мама в эти годы уже не работала и с горечью вспоминала то время, когда ей приходилось кривить душой и присоединяться к большинству. Фирочке всегда было тяжело лицемерить. «Я старалась заслужить уважение своих коллег безупречной работой», – продолжала мама. «Только один раз я оступилась – ради тебя, при всех своих принципах, я все же обратилась за помощью к Валентину, чтобы он устроил тебя в штат, иначе ты бы сломалась. Я надеюсь, что Готт ин Химмель простит меня. Я и думать не думала, что доживу до времени, когда рухнет коммунистический режим. А теперь ты не просто сама нашла работу – тебя даже пригласили на престижную должность! Жаль, что Санечка мой дорогой, светлая ему память, не может порадоваться вместе с нами!»

Раньше Фирочка не говорила с Наташей так открыто. Она всегда старалась «держать себя в рамочках», как она любила говорить сама, или была «политически корректна», как принято говорить сейчас. Однако в период своей последней болезни она внутренне раскрепостилась и ничего не скрывала от дочери. Напротив, она стремилась рассказать ей все новые и новые детали о прежней жизни своей семьи, которые Наташа до этого не знала. «Совсем как бабушка Ольга в последние дни своей жизни во время блокады», – с горечью думала Наташа. Поэтому Наташа стала записывать мамины рассказы у себя в комнате, чтобы не забыть ни слова.