Валерий Поволяев - Северный крест. Миллер

Прочная банка не поддалась. Медведица издала недовольный рык и надавила сильнее. Банка с костяным щёлканьем треснула, в ломине показалась сладкая белая гуща. Медведица стремительно слизнула её языком, ещё раз надавила на банку лапами.

Сладкое тягучее молоко полезло из всех щелей. Медведица проворно забрякала языком, загремела банкой — расправлялась с молоком она ловко, в течение нескольких мгновений опустошила её, ни одной капельки не осталось.

Поняв, что в банке ничего больше нет, медведица рявкнула, зажмурилась обиженно, отбила банку от себя, как мячик, потом решила всё-таки ещё раз проверить жестянку — а вдруг там что-то осталось?

Ничего, увы, не осталось, и медведица злобно пихнула банку лапой. Банка громыхающим мячиком покатилась по льду, задребезжала, уткнувшись в твёрдый заструг, подпрыгнула игриво. Медведица поднялась на задние лапы — рост у неё был гигантский, людям, наблюдавшим за ней с «Минина», показалось, что головой своей она поравнялась с бортами низко просевшего ледокола, — вновь рявкнула и ловко поддела банку лапой.

Банка взлетела вверх, легко перемахнула через крупный, с потемневшей шапкой торос и нырнула в обнажившуюся, попыхивающую парком трещину.

Медведица остановилась, вновь глянула на ледокол.

Простая вещь — представление, которое устроила людям медведица, было хоть и незатейливым, однако напряжение, в котором находились пассажиры «Минина», спало, у людей даже лица сделались другими.

Как всё-таки мало надо человеку, чтобы прийти в себя. Так же мало требуется для того, чтобы человек вышел из состояния равновесия, вылетел из колеи: один маленький удар — и кувыркается уже Ванек в придорожной канаве, сапогами пыль сгребает, давится в истерике...

Получив ещё несколько шоколадок, медведица что-то прорявкала — судя по тону, довольное, и, проворно обежав ледокол спереди, переместилась на левый борт, к своему супругу, не обладавшему такими артистическими способностями, как его жёнка.

Льды делались всё прочнее и толще. Из промороженных просторов приносился резкий ветер, пробивал людей до костей, обваривал им лица, сдирал с чёрного курящегося следа дым, скручивал его в клубы и превращал в звонкое стеклистое сеево; вода в проломах, оставленных «Мининым», также покрывалась чёрным звонким льдом.

Капитан второго ранга встревоженным голосом переговаривался с машинным отделением — машина работала на пределе, шатуны расхлябанно громыхали, один из офицеров, занявший место кочегара, был обварен паром. Бед и забот становилось всё больше, а скорость движения «Минина» во льдах, наоборот, делалась меньше.

Двадцать первого февраля началось восстание в Мурманске, а двадцать второго «Минин» остановился во льдах — идти дальше было нельзя.

Миллер помрачнел: это походило на плен. Попрочнее, потяжелее, чем красный плен — из красного плена хоть убежать можно, а из ледового плена не убежишь.

— Нам надо сменить маршрут, ваше высокопревосходительство, — сказал Миллеру капитан второго ранга. — В Мурманск нам идти нельзя.

— Что вы предлагаете?

— Идти в Норвегию.

— Хорошая идея, — одобрил предложение кавторанга Миллер. — Только вначале надо выбраться из ледяной ловушки, в которой мы находимся.

— Надежда одна — смена ветра, — сказал кавторанг. — Ветер сменится, раздвинет льды... Нам-то и надо всего ничего, ваше высокопревосходительство, чуть-чуть только одолеть, а дальше машина сама справится.

Однако льды давили всё сильнее и сильнее, уже затрещали борта «Минина»; кавторанг с тревожным видом облазил трюмные помещения, каждый угол осветил электрическим фонарём — нет ли где течи?

Течей не было, хотя трюмы попахивали заплесневелой сыростью, на металлических балках поблескивали капельки влаги. Влага эта могла образоваться от разницы температур — в трюмных помещениях, особенно примыкающих к машинному отделению, где температура иногда поднималась так высоко, что люди, работающие там, раздевались до нижнего белья.

Миллер теперь каждый час наведывался в рубку и задавал один и тот же тревожный вопрос:

— Ну как, ветер не сменил направление?

Кавторанг с печальным видом качал головой:

— Нет.

По лицу Миллера пробегала тревожная тень, и он, озабоченно сгорбившись, покидал рубку. На сакраментальный вопрос командующего кавторанг давал половинчатый ответ, вторую половину он не озвучивал, придерживал, впрочем, делать это можно было до поры до времени — льды продолжали нагромождаться, крепнуть, обстановка становилась всё хуже и хуже.

Так продолжалось до ночи. Ночью ветер стих. Это был добрый знак, означающий, что силы в старом ветре поистощились, нарождается новый ветер, и у него может быть совсем другое направление.

Ночью Миллер пришёл в рубку.

— Ну как?

— Ветер меняется.

Миллер перекрестился, лицо его задрожало, делаясь мягким, каким-то женским.

— Слава Богу! — пробормотал он.

Где-то глубоко внизу тихо работала машина, сопели, пропуская пар в дыры, незнакомые механизмы, к этим живым звукам добавлялся звук мёртвый, рождавший невольное оцепенение — тихий назойливый треск... Ну словно в трюме лопалась обшивка, словно она сделана из картона, а не из металла. Миллер насторожился, вытянул голову:

— Что это?

— Льды, — коротко пояснил кавторанг.

Вот треск раздался в другом месте — в противоположном конце «Минина». Вот дрогнул весь корпус ледокола, будто в него всадили каменное ядро. По металлу пошёл звон, тусклые лампочки, неровно освещавшие ходовую рубку, потускнели ещё больше. Губы у Миллера зашевелились, как будто он хотел что-то сказать, но у него не хватило сил. Генерал повернулся и, понурив голову, вышел из рубки.

К десяти часам утра изменившийся ветер немного отжал льды от «Минина», и кавторанг дал команду двигаться вперёд.

«Минин» медленно пополз к чистой воде. Через несколько часов он выбрался из плена.

— Куда всё-таки держим курс, ваше высокопревосходительство? — поинтересовался кавторанг у Миллера. — В Мурманск или в Норвегию?

Миллер неприятно подвигал нижней челюстью, словно не смог защититься и получил прямой боксёрский хук в подбородок, подвигал, приходя в себя от боли, челюстью снова и произнёс хрипло, почти мученически:

— В Норвегию.

Ветер, ударивший в лица людям, находившимся в эту минуту на палубе, оказался неожиданно тёплым и влажным. Очень неожиданный ветер для суровых здешних широт. Люди, толпившиеся на палубе, стали недоумённо оглядываться, глаза у них заблестели.

Никто из них, ни один человек не подумал о том, что это был ветер Гольфстрима.

«Минин» шёл с потушенными огнями, держась подальше от берегов — из радиограмм, перехваченных ледоколом, было известно, что из Мурманска всё-таки вышли несколько кораблей на перехват; если переполненный ледокол попадётся им на глаза, то бой будет коротким — не пройдёт более пяти минут, как «Минин» пойдёт на дно. Спрятаться в скалистых фьордах было негде.