Виктор Бакинский - История четырех братьев. Годы сомнений и страстей

— А что остальные? — чуть слышно спросил Алексей.

— Расстреляли тотчас. И сапоги с мертвых, одежду поснимали. И даже золотые коронки изо рта прикладами повыбивали. Каратели!

Ширшов вздохнул и после долгого, угрюмого молчания добавил:

— А Николая Алексеича и убитого подняли с опаской, с опаской в братскую могилу бросили. Что за человек пропал! Великая сила в землю ушла!

И та же тишина над степью; в траве — слабое шевеленье, в воздухе изредка сонный крик птицы. Ширшов помялся и объявил:

— Ну, теперь я пойду. Ухожу с промысла.

— Куда? — спросил Володя.

— Дорог много, да знай оглядывайся: смерть врасплох берет. Надо кое-кого найти из настоящих ребят.

— Возьмите нас с собой.

— Не могу, ребята. И для вас риск немалый, и для меня, правду сказать, обременительно. Лучше вам не выказываться. Чаю, свидимся еще.

Он обнял Гуляевых. Под его ногами прошумела трава и смолкла.

Настал день, томящий, знойный. Где-то далеко глухо шумело море. Степь дышала в лицо. В кустах жалобно застонал перепел, — должно быть, бился в когтях павшего с высоты голодного коршуна.

Лежа бок о бок, братья открыли было знакомые страницы «Робинзона Крузо», но нет, душа их и на миг не погрузилась в детский сон. Знали: не растворит, не рассеет думу заманчивый свободный вымысел. Вот он перед глазами — неведомый остров. Образ их батьки, шагающего в своих солдатских сапогах, вставал над дикими травами его..

Да и очень начитаешься, когда солнце печет. Кабы встряхнуться, выпрямиться во весь рост, ноги размять!

К середине дня Володя вовсе изнемог. Голая степь кругом, солончаковая… Однако с той минуты, как скрылся из глаз Ширшов, у Володи зародилась одна мысль, и она все более крепла в нем.

— Всего лучше, — сказал он, — пешими побежать… все на запад, на запад. Ночей за пять и добежали бы до красноармейских постов. Дотянемся до проток, а там лодку сыщем. А где земля настоящая, то есть с высокой травой, то можно и днем… — Володя говорил, а сам и верить не смел такой удаче…

— А питаться чем будешь? Травой?

— Чего Василий принес, за два дня не съесть. А потом у калмыков попросим. Живут же они в своих кибитках где-либо?

— А если они нас выдадут?

Выдадут… Какая за ним с Алексеем вина такая?.. Или же люди, бывает, без вины виноватые? Но с этим он не мог согласиться. Угрюмое чувство словно обволокло его. И он с неожиданно для себя созревшей злобой сказал:

— Ножами отбиваться станем.

Но жила в Володе странная надежда: встретить отца в степи — живого. Случалось ему слышать о разных самых диковинных случаях… Может, отца и не порубил никто, и застрелить не успели…

— Черкес какой! — ответил Алексей. — Не пробраться нам. Надо ждать; возможно, работниц отпустят, тогда и мы с ними. Я уже один раз послушал тебя! — В этих словах Алексея слышался горький упрек.

Так спорили они с перерывами до наступления ночи. Ночь была душная и влажная. На траве, на кустах осела роса.

И постепенно Володей завладело новое чувство: он уносился мыслью и сердцем в Астрахань — к матери, к близким. Неужели он и с матерью не увидится? Тоска, как болезнь, сушила его. Не было другого желания, как на мать хоть одним глазом взглянуть.

Алеша лежал ничком. Зимой он прочитал в одной книжке: когда-нибудь Земля остынет и жизнь на ней прекратится. Даже крабы пропадут, и змеи, и рыбы… О львах же и носорогах и говорить нечего. Все оденется льдом. И на мгновение ему пригрезилось: настал тот момент, Земля стынет, и жизнь людей пошла на убыль.

Но если ему с Володей — этот же еще маленький! — умереть, то зачем они родились? — думал он. Ему представился старший, Илья. Илье, наверно, тоже не хочется умирать. И отец не хотел. Зачем же люди родятся?

В его сознании встало сандыковское «зачем?». Он повернулся на спину, открыл глаза навстречу черному провалу ночи. Володя стонал во сне, Алексей тихонько толкнул брата: «Спи знай», — и Володя задышал тихо, ровно.

Вспомнилось: на Московской улице долго висела вывеска — «Совет рабочих, солдатских, крестьянских и казачьих депутатов». Алексею и другие города рисовались по подобию Астрахани: с майским зноем и чутким сном, с внезапными гудками, отрядами Красной Армии и стрельбой зениток по английским аэропланам.

Медленно текли часы душной летней ночи. Лишь к утру, истомленный мечтами, Алексей задремал. Стало прохладно.

Едва вновь повеяло теплом, Володя был на ногах. У него затекли руки, ноги. Точно само небо, подернутое сиреневой дымкой, не отрешившееся от ночного сна, придавило его.

Он потер занемевшие колени и с наслаждением потянулся, стал во весь рост.

— Что ты делаешь? Сядь, сядь! — крикнул Алексей.

— Ерунда! Ничего не будет! — ответил Володя. Он прошел несколько шагов, но тут же и замер. Вдали, за зеленой волной поникшей травы, стоял казак с карабином через плечо. Тот смотрел в сторону Володи, а затем зашагал прямо к нему. «Погубил, погубил я Алешку!..» И чувство более страшное, нежели то, какое испытал он, услышав о гибели отца, объяло Володю. Если бы вместо казака с карабином шла сама неумолимая смерть, она произвела бы на него меньшее впечатление.

Он стоял спиной к Алексею.

— Алешка! — сказал он. — Казак!.. Не показывайся…

Он повернул голову к брату лишь на одно мгновение. Алексей чуть приподнялся, да так и сел. «Бежать?» — подумал Володя. Куда они могли убежать среди этой невысокой травы? Нет, он уже знал, что́ делать. Путаясь в траве, он бросился навстречу казаку.

Казак был невысокого роста, молодой, крепкий, с чуть вздернутым носом и серыми глазами. На боку у него болталась охотничья сумка. Видно, дорогой он притомился. В коротких рыжеватых усах блестели капельки пота. А сапоги — мокрые от росы. Должно быть, прошел немало.

Володя, по возможности беззаботно, спросил:

— Охотник, а что у тебя в сумке?

— Да ничего, — ответил тот и бросил на Володю рассеянный взгляд. — Воды бы испить. Не той дорогой я пошел. До Ганюшкина далеко?

— Верст шесть будет, — ответил Володя.

— Проводи меня до тропки.

Но Володя и сам не знал, где тропка.

— Нельзя мне. Я тетку жду.

— Тетку? А ты откуда?

— Я… я из Зеленги. (Зеленгу они проезжали на рыбнице.) Погостить приехал.

— Где же она, твоя тетка?

— На хуторе мы живем.

— А хутор — далеко?

— Далеко. Верст семь. — На этот раз Володя показал в сторону, противоположную промыслу.

— Зачем же ты ее здесь ждешь?

«И охота ему язык чесать! Шел бы своей дорогой», — подумал Володя возмущенно. Напряжение в нем росло.

— Вчера лошадь на поводу вели, где-то в этих местах седло обронили. Искать будем.

Казак окинул его по-прежнему равнодушным взглядом. Но за корой равнодушия Володя уловил в светлых зрачках проснувшийся, хотя и затаенный интерес. Что-то задело внимание казака, чему-то он удивился.