Виктор Бакинский - История четырех братьев. Годы сомнений и страстей

— Да, — сказал пришелец вяло. — Место больно неприметное. Трудно на таком месте уславливаться. «Седло обронили…» Так, может, найдется глоток воды?

— Да, пожалуйста… Я сейчас… У меня во фляге… Разве мне жалко…

— Мне один глоток. До смерти хочу пить. Я тебе тоже сегодня целую флягу доставлю. Куда прикажешь, туда и доставлю.

— А зачем мне? Воды у меня дома нет, что ли?

Володя почуял недоброе, кровь бросилась ему в голову.

— Эх, парень, парень, — сказал казак сокрушенно, — врать-то тебя не научили. Отец твой, видно, не умел прикидываться, и ты не умеешь.

— Какой отец?.. — пролепетал Володя, а сам уже нацелился глазами на казачий карабин. В эту минуту он думал о том, что не попадет он к своим, не увидит мать. А она, верно, уже приехала из Черного Яра… Эх, если бы он, Володька, был один и отвечал перед совестью только за себя!..

— Не поселковый ты, — вдруг объявил казак, не меняя ни позы, ни тона. — И обувка на тебе городская, и острижен по-городскому… И выговор не здешний. Из Астрахани ты. — И он усмехнулся лениво, кончиками усов. — Где же братишка твой?

— Нет у меня никакого братишки.

Казак молчал, уставившись в землю. Взошло солнце, палило Владимиру в лоб. Вновь повеяло запахом полыни. Володя прислушивался к стуку своего сердца.

— Когда приехали гуляевские орлята, я в камыше сидел, только успел свернуть удочки. Я охотник, я же и рыболов. Понял? Увидел тебя, не сразу сообразил…

Володька недаром вырос на Артиллерийской. Он часто задышал, приготовился, сжался, готовый к прыжку. В эту секунду сбоку от него стал Алексей. Вовка глянул искоса. Таким он не видел брата ни час, ни день назад. Алешка был бледный, но тоже ко всему готовый: себя не пощадит… Глаза — свинцовая туча.

Казак понял обоих. С перекосившимся лицом наставил на них карабин.

Алексей, не сводя взгляда с казака, пошел на него. Володя схватил брата за локоть, тот его оттолкнул.

Казак, побелев не менее, чем Алексей, не опуская карабина, отошел на шаг.

— Не подходи… Застрелю… Ей-богу, застрелю!..

Алексей сделал еще шаг, Володя вскрикнул. Алексей остановился.

— Убери карабин, — сказал Алексей.

— Отойди. Слышь, отойди…

— Убери карабин. Чего боишься?

— Иш-шь, волчата… Истинно, волчата… Вы что ж, — прошептал он, — думали свалить меня?

— Мы не хотим, чтоб ты нас привел под ружьем, а потом… как отца… — сказал Володька.

Казак смотрел исподлобья. Тяжелый был у него взгляд, пристальный.

— Не балуй смотри…

Алексей был все еще словно нелюдимый, и синие потемневшие зрачки глядели как два камня, у рта билась жилка.

— Сам не балуй.

Казак о чем-то думал, всматривался, не опуская ружья. Покачал головой…

— Э-эх… — и выругался. — Ироды вы. На казака бросаться, а?.. Ты думаешь, я кто? — крикнул он Алексею. — Или думаешь, один я на промысле?!

— Не один, — глухо ответил Алексей.

Дневной жар усилился, по лицу всех троих струился пот. Казак медлил.

— Столкнула меня с вами нелегкая. Да не каратель я… Я уйду, а вы оставайтесь. И чтоб за мной — ни шагу! Не то — вы у меня в руках.

Он стоял среди травы, и трава обвивалась вокруг его сапог. Рукавом смахнул пот со лба.

— Если ты нас выдашь, на промысле все равно узнают. Придет Красная Армия, и найдут тебя, — сказал Алексей. И передернулся весь.

У казака лишь бровь шевельнулась. Лицо его словно повеселело.

— Вона что!.. Придет Красная Армия! Это кто же тебе сказал, что она придет?

— Сам знаю, — ответил Алексей с угрюмой уверенностью.

Казак скосил глаза и мерил ими Алексея. Провел рукой по лицу. В нетерпении дернул свой короткий ус:

— Да… И много среди вас таких, как вы да ваш родитель?

Алексей промолчал. А Володя вспомнил:

— Я воды принесу. Только ты… ты ружье убери.

Казак опустил ружье. Усмехнулся:

— Значит, брат за брата…

— Ты ружье на землю положи.

— Не надо мне твоей воды. Обойдусь. Нагнали вы на меня морозу — пить расхотел. — И с этими словами он взялся за затвор. Володя вздрогнул. Но казак разрядил карабин.

Володя побежал за флягой. Принес, подал недавнему врагу. Тот взял флягу отстранясь, вытянув руку.

— А где ты был, когда убивали нашего отца? — спросил Алексей.

Казак поперхнулся. Вытер усы. Вернул флягу:

— На. Спасибо. Я тебе как человеку говорю: не каратель я! И отца вашего не убивал.

Молчание. Звон кузнечиков. Зной. Потоки струящегося зноя. Слепит глаза. И казак промолвил, но уже иначе промолвил:

— Есть и у нас люди. Не все звери… Эх, война, война!.. И зачем она сдалась, скажи на милость? Мне самому лишь девятнадцатый год пошел. Давно ли босиком бегал?..

Казак, видно, вспоминал свое, а братья — Артиллерийскую улицу. В глазах казака было что-то совсем новое.

— Ну ладно, — сказал он. — Куда вы теперь пойдете? Где схоронитесь?.. Да минует авось. Угомонятся и наши казаки. А все же на глаза не лезьте… Береженого бог бережет. Атаманы наши… атаманам и казацких голов не жаль. Для атаманов они дешевле подсолнуха.

Он вскинул карабин на плечо и пошел своей дорогой, Оглянулся, рукой взметнул, точно отрубил: дескать, седай.

И снова сидели они в траве и томились, ждали неизвестного.

— Поди, не выдаст, — сказал Володя. — Молодой еще. На пять лет старше тебя.

— Бывает, молодой, да сволочь. Лучше бы он на стороне наших был. Шут его знает, что ему в башку вскочит, как к своим явится.

— Авось не вскочит…

— Вот то-то что авось… У вас у обоих — авось.

Прошел долгий день, сменился такой же нескончаемой ночью. И ночь прошла. Зашевелилась, ожила степь. Заголосили перепела, да так громко! Это они, должно быть, свадьбу справляют. Они, как свадьбу справляют, громко кричат. Радуются, черти. Сейчас бы поохотиться или рыбу половить. И выкупаться. Ах, хорошо лежать в Астрахани на горячем песке! Астрахань, Астрахань… Володя уже не решался предложить Алексею пеший поход, не решался и подняться над травой. Ждать… А может, полчища белых уже двигаются со всех сторон к Астрахани!..

И этот день клонился к закату. Пылающий солнечный шар разметал красные космы и стал спускаться к горизонту. И горизонт — в огне, точно там плавится раскаленная масса металла.

У них кончились запасы, и стали мучить голод, жажда. Сколько же ждать?.. Они с утра по-змеиному высматривали из-за травы. Шея заболела, вытягиваясь.

Но вот вдали мелькнула косынка. Мелькнула и пропала. А потом опять, ближе. Это Наташа. Право же, Наташа! Вон она остановилась, смотрит по сторонам. В руках у нее узелок. Алексей поднялся, помахал рукой. Наташа увидела не сразу, махнула в ответ, ускорила шаг; придерживая юбку, обнажив загорелые ноги, побежала.

Опустилась на траву, зарумянившаяся, жарко обняла одного, другого, поцеловала. Какие у нее горячие губы и щеки, и как тесно она прижала его, Володю, к груди. Неведомое сладкое чувство разлилось в его крови. Никогда еще его, уличного мальчишку, не обнимала незнакомая молодая женщина. И такая красивая…