Виктор Бакинский - История четырех братьев. Годы сомнений и страстей

Седьмого ноября праздновали вторую годовщину революции, по улицам катили грузовые машины с чучелами Ллойд Джорджа и Клемансо — фрак на манекене или на палке, цилиндр на голове, уличная детвора набиралась в машины, в одну из них полезли Степка с Косым, и Степка крикнул:

— Здорово, мулла! Полезай к нам! — Но Володя в ответ:

— А иди ты… — и нехорошо выругался. Машина ушла. Алексей, стоя рядом, почему-то в одной сатиновой косоворотке, поеживаясь от холода, уперев руки в бока, сказал:

— Что ты лаешься… при больших?

— Не твое дело!

— Я говорю: не смей! — Тонкие брови Алексея сдвинулись.

— А я тебе говорю: не лезь!

Алексей сощурился и ударил его. И они схватились, катаясь по земле, и Владимир встал истерзанный. Сквозь разбитый рот он крикнул:

— Ненавижу! Ненавижу!.. — Побежал за Алексеем в дом, схватил первое, что попалось под руку — ножницы: Алексей кинулся вон, а он запустил ему ножницы в спину, те вонзились, Алексей изогнулся, руку за спину — вытащил лезвие, бросил на пол веранды, рубаха на спине его окрасилась кровью, и с этим расползшимся пятном на спине он сбежал по лестнице.

Владимир постоял, поднял ножницы, отер и снес в комнату. Вышел за калитку, огляделся: Алексея и след простыл.

Владимир побежал по улице, на углу столкнулся с Николашей. Тот давно не наведывался.

— Куда ты? — сказал Николаша, явно за эти месяцы вытянувшийся. — Алешка дома?

— Нет. Нет. Ушел. — И побежал куда глаза глядят, к Волге, лишь по пути сообразив, что Николашенька, наверно, шел к ним и это свинство, что так встретил брата, не пригласил, не повел домой.

Прибежал, стал над обрывом. Волга шумела под ногами, мутная, черная, голодно, зло облизывала камни, отбрасывая пену.

Давно ли заявился Алешка с Каспия, и он так несказанно, сам того не ожидая, обрадовался ему? Зачем же все так складывается? Может, нет у него, Володьки, цели в жизни? Может, он и вообще нестоящий, дрянь-человек и ему жить не следует?

Он смотрел на пенящиеся волны реки, пока не застыли ноги. Вернулся в надежде захватить Алексея дома, но напрасно…

Пришла мать, развела огонь в печи, а он взялся за «Овода», начатого еще накануне, устроился на кровати, поближе к теплу.

— Почитай вслух, — сказала мать. Она знала содержание книги.

Он начал читать, а ожидание таилось в нем, и едва стукнула дверь, он напрягся. Алексей, ничего не сказав, уселся в конце кровати, стал слушать, а он не успел разглядеть, что же у Алексея там, на спине, обсохло ли пятно?

Он дошел до последней главы из жизни Овода. Голос его задрожал. Мать оглянулась на него. Удивляясь себе, он передал книгу Алексею. Алексей спокойно продолжил чтение. До конца.

— Сейчас сядем ужинать, — сказала мать. — Мойте руки.

Алексей пошел в детскую, Вовка за ним. Остановясь на пороге, но прикрыв за собой дверь, Владимир спросил:

— Ну как?

— Ничего, — сказал Алексей. — Мне Симка перевязала. Где-то нашла бинты. — Он снял с себя рубаху: через широкую грудь и спину, в два-три слоя белым обручем — бинт. Под лопаткой бугорок, просвечивает желтым.

— Йодом смазала?

— Смазала и ватку подложила, — ответил Алексей, натягивая на себя старую отцовскую гимнастерку.

— Если хочешь, ударь меня… изо всей силы! По роже!

Алексей лишь посмотрел на него, усмехнулся. Володя облегченно перевел дыхание.

Володя преодолел себя и стал ходить на веранду к Шурочке, в первый этаж, принимать участие в играх, подставлять голову под Шурочкины удары, как это делал Степка, и с течением времени Шурочка простила ему грубые слова. Она стала доверчива с ним. Иногда даже отдавала ему преимущество перед Степкой, прохаживалась с ним по двору.

Однажды вечером, когда матери ее не было дома, она позвала его к себе. Подошла, как какая-нибудь царица Савская, и положила ему руки на плечи. Это ему не понравилось. Рядом с недетским влечением в нем проснулся непостижный страх, и что-то протестовало против этой комнаты и Шурочкиных дерзких рук. И он сказал:

— Я пойду, пожалуй. Мамка заругает.

Она убрала руки:

— Ну, иди. Моя мама тоже, наверно, скоро придет. — И на пороге, открыв ему дверь: — Мы с тобой еще маленькие, правда? Приходи играть. У меня новый песенник есть.

…Возвращаясь из школы, Володя нашел перед воротами Крепости серебряную монету. И на следующий день нашел. И теперь стал их искать, ибо уверовал в чудо, в существование несчастных гуляк, которые именно здесь разбрасывают серебро. И удивительное дело, почти каждый день находил, пока наконец ненормальные гуляки перестали сорить деньгами. Или удача покинула его. Или он исчерпал клад.

Он пришел в магазин и, вспотев от волнения, сказал:

— Мне ленту… для волос.

Продавщица за прилавком посмотрела на него.

— А какой цвет любит твоя невеста? Какие у нее волосы?

Слово «невеста», а главное то, что продавщица не крикнула, не выгнала вон, успокоило его. И он, надувшись, пояснил:

— Не темные и не очень светлые. Русые.

— А глаза?

— Голубые.

— Тебе нравятся только голубые? Сколько же тебе? Аршин? Или пол-аршина?

— На эти деньги, — сказал он, выставив на ладони свой капитал.

— Ты у нас, пожалуй, весь товар заберешь! — сказала продавщица, забирая деньги и отмеривая ему неправдоподобно яркую шелковую голубую ленту, которой хватило бы обмотать Шурочку от макушки до пят.

Он принес Шурочке свой подарок, сунул в руки и, быстро-быстро задышав ог волнения, убежал. Он убежал к мальчишкам и долго играл с ними в снежки.

Едва он переступил порог дома, Алексей, выйдя из комнаты и потягиваясь, сказал насмешливо:

— С Шурочкой водишься? Подарочки носишь? Степка тебя на дуэль вызовет. Он ходил тут, хныкал.

— Он девчатник, а я нет.

— Хм. А как это определяют?

…Играть — это можно. Но наедине с Шурочкой Вовка оставался только во дворе или на веранде.

В дни рождества улица оживилась, шатались, гикали ряженые. Вовка и в толпе ряженых узнал Шурочку. И Степку узнал. К Степке он ревновал жгуче и ждал случая. Случай представился. В середине дня он застал Степку возле Шурочкиных дверей и сказал ядовито:

— Шатаешься, как вор?

— Сам ты вор! — немедленно ответил Степка.

Он бросился на Степку. Драка завязалась отчаянная, и Степка пошел домой, громко плача, закрывая лицо ладонями.

А в глубине двора на веранде стояла Фаинка, презрительно-гордая. Степка скрылся в своей квартире. Фаинка, в светлом пальто, тотчас сошла вниз. Как ангел-хранитель.

— Набросился! — сказала она. — Забияка! Знаю, из-за кого… Она этого не стоит!

— Тебя не касается!

— Не стыдно? Степку побил. Из-за н е е. Водишься…

— Я и с тобой вожусь, разговариваю.

— Со мной иначе, — ответила она, опустив глаза. — Я не такая, как Шурка.