Джордж Грин - Страж

— Ты промахнулся.

Кухулин молча стоял, ожидая, пока воин поймет, откуда прилетело копье и повернется к нам лицом. Тот задрал рыжую бороду и отпрянул, увидев Кухулина.

— Кухулин! — его крик походил на рев спаривающегося быка.

— Коналл! — Кухулин поднял руку в приветствии.

Коналл отчаянно завертел мечом, приглашая Кухулина присоединиться к драке. Тот принял приглашение. Он сделал несколько шагов вперед, окидывая взглядом всю панораму сражения.

Те, кто находились ближе всего к Коналлу, услышали его крик, и некоторые из них явились на призыв. Казалось, не прошло и минуты, как все уже знали о присутствии Кухулина. Ольстерцы выкрикивали его имя, и этот крик пронесся над их, рядами как яростный боевой клич, после чего их мечи начали подниматься и опускаться на головы врагов с удвоенной силой. Коннотцы передавали друг другу это имя шепотом, как испуганные дети, или вообще ничего не говорили, а только в страхе оглядывались через плечо.

— Готов? — спросил Кухулин.

— Готов, — ответил я, затянул последний ремень на упряжи и похлопал Санглина по спине.

Кухулин вскочил в колесницу и занял место рядом со мной.

— Вперед, — скомандовал он.

— А куда?

— Куда хочешь, — ответил он. — Только смотри, чтобы нас не подстрелил какой-нибудь лучник. Не хочу умереть раньше, чем мы туда доберемся. Нам еще нужно успеть кое с кем поквитаться.

Я натянул вожжи, лошади дернулись и поскакали вниз по склону. Один из коннотских воинов заметил нас и велел своему колесничему двигаться нам навстречу. Когда наши колесницы поравнялись, Кухулин нырком ушел от меча коннотца и воткнул в него копье.

— Поезжай по кругу! — заорал он.

Я резко повернул, поставив повозку на одно колесо, и Кухулин сбил колесничего на землю ударом кулака. Кухулин успел подхватить вожжи и бросил их Коналлу, который вскочил во вражескую колесницу, сияя довольной усмешкой.

— Где Мейв? — крикнул Кухулин, пытаясь достать копьем воина, повисшего на лошадях Коналла.

Коналл перегнулся и опустил меч на голову коннотца. Кухулин схватил копье и швырнул его прямо в Коналла, который от неожиданности замер с выпученными глазами. Копье пронеслось над его плечом и вонзилось в горло воину, который собирался напасть на Коналла сзади. Коналл развернул колесницу, сбрасывая с ее задка мертвое тело.

— Эта стерва засела вон там, — сказал он, показывая в сторону солнца окровавленным мечом. — Король поклялся, что или сегодня же заставит ее убраться из Ольстера, или погибнет, охотясь на нее.

— Найди себе колесничего и следуй за нами, — закричал Кухулин. — Поедем охотиться вместе с королем.

Я щелкнул вожжами, и колесница Кухулина помчалась на коннотцев, сверкая ножами на бешено вращающихся колесах, превращавших ее в беспощадный жернов смерти.

В тот день ольстерцы убили тысячи врагов, но и оставили на поле боя многих своих собратьев. Атака, возглавленная Кухулином, стала началом отступления коннотцев, длинной и медленной похоронной процессии, оставлявшей мертвецов на каждом ярде своего пути. Мы неустанно заставляли людей Мейв двигаться назад, к границам Коннота. Кухулин не давал им возможности устроить привал. Если они успевали разбить лагерь, он поджигал палатки, убивал воинов, пытавшихся вызвать его на поединок, бросал камни в самую середину воинских колонн и осыпал коннотцев стрелами, заставлял менять направление движения так часто, что через некоторое время они стали испытывать лишь одно желание — как можно быстрее убраться из Ольстера. На колеснице Кухулина целыми гроздьями висели головы, словно ракушки на камне в часы отлива. Ольстерцы собрали большую часть золота, захваченного Мейв во время вторжения и выброшенного ее людьми, пытавшимися таким образом ускорить свое отступление. Кроме того, удалось вернуть значительную часть краденого скота, который ее пастухи перегоняли в Коннот. К тому времени, как армия Мейв пересекла границу Коннота и Кухулин перестал ее изничтожать, от нее осталась едва ли десятая часть. Многие воины были убиты, многие предпочли бежать под покровом ночи, чтобы добраться домой — хотя и потерявшими честь, но живыми.

Ольстерские воины триумфаторами вернулись в свои замки, где их встретили накрытые столы и радостный смех. Обиды, возникшие по поводу поступка Конора в отношении Дердры, не были забыты, однако победа, одержанная в сражении, и скорбь потерь примирили бывших врагов. Во время тех событий брат пошел против брата, и многие теперь жалели о случившемся. Некоторые изгнанники предпочли возвратиться в Ольстер к своим семьям, а не в Коннот, не желая больше выступать против своих соплеменников. Фергус и его близкое окружение все еще отказывались возвращаться. Они с Конором задолжали друг другу, а за такие долги полагалось расплачиваться кровью, и, если бы они встретились, расплата была бы неминуемой.

Вся страна праздновала победу. Мы прославляли храбрость тех, кто погиб, с особенной горечью вспоминая мальчиков из Отряда Юнцов, принесших себя в жертву. Проходили дни, и все больше воинов собирались в Имейн Маче, чтобы рассказать, как они выгоняли коннотцев из Ольстера. Лишь один Кухулин продолжал неумолимо преследовать врагов, не зная сна, носясь по стране, словно меч, постоянно наносящий удары, пытаться добраться до сердцевины отступающей армии Мейв.

Королеву Мейв мы с Кухулином так и не смогли догнать. Это удалось сделать другим нашим воинам, но большинство из них погибли. Ее солдаты охраняли Мейв, как пчелы королеву-матку, и отчаянно защищались. Мы обыскали каждую долину, попадавшуюся нам на пути, проверяли каждый слух, но, хотя не раз натыкались на отдельные отряды, саму ее так и не смогли найти. Несколько раз мы подбирались к ней совсем близко, но нашей встрече постоянно что-то мешало. То опускался туман, то ломалось колесо, то ее не оказывалось там, где она была буквально десять минут назад.

В одну из ночей я спал, стоя в своей колеснице, и мне приснилось, что Мейв спрятали дочери Калатина и мы никогда ее не найдем, никогда не сможем пробиться сквозь окружавший ее туман. Я рассказал об этом Кухулину, постаравшись убедить его, что мои видения правдивы, и он, хотя и с большой неохотой, решил прекратить поиски.

Мы вернулись в Имейн Мачу, где уже долгое время продолжались бесконечные празднования. Мы пили, ели, занимались любовью, охваченные бездумным желанием забыть, переиначить или хотя бы приглушить воспоминания о том, что с нами всеми произошло. Но только никаким распеванием героических песен, никаким вином или буйством разгоряченной плоти нельзя было вернуть Отряд Юнцов или заставить меня забыть маленькую ладонь на моей руке и голос мужчины-ребенка, который убеждал меня бежать, пока сам он будет сдерживать врага. Никакие хвастливые похвальбы Коналла, Бьюкала и сотен других воинов не могли скрыть того бесспорного факта, что теперь Кухулин стал величайшим из воинов. И никакие торжества по поводу одержанной победы не могли изменить того, что Мейв все еще была жива, и что теперь к первоначальным причинам ее ненависти к нам добавились позор поражения и жажда мести.