Ярослав Ивашкевич - Красные щиты. Мать Иоанна от ангелов

Город постепенно приближался: теперь его уже не охватить одним взглядом, зато яснее видны подробности — светлые крыши, кресты на костелах, красный княжеский щит на надвислянских воротах. Князь остановил коня у самой реки. Полноводная Висла текла широко, неторопливо, скрывая под безмятежной поверхностью грозные водовороты. Весенним паводком залило окрестные луга вплоть до подножья городских стен, и Сандомир возвышался над рекою, нарядный, праздничный, будто священный холм над большим озером, отражаясь в зеркальной глади. Генрих с минуту смотрел на струившуюся у его ног воду, потом оглядел берег. Так и есть, паром уже подъезжает, и на пароме стоит в алом плаще Казимир, невысокий, темноволосый, с красивым лицом — вылитый отец. Рядом с ним старый Вшебор и кастелян Грот, подальше — аббат Винцентий и Готлоб Ружиц, потом ксендз костела святой Девы Гумбальд и вся челядь княгини Саломеи, даже дряхлая Бильгильда в своем высоком чепце, похожем на конусообразную башенку. Их окружают здешние рыцари: те, кто ездил с Генрихом в Иерусалим, но вернулся раньше, и те, кто оставался здесь, чтобы охранять сандомирские земли. Вон красавец Болек Венявита, свивший себе гнездо в тарновском приходе, Петрек Нагошчиц из Мокрска, Вит из Тучемп, каноник и его брат Дзержко, Пакослав из Папанова, Смил из Бжезя, Старжа, совсем молодой, но уже прославленный рыцарь, потом Миколай Богория из Скотника, Петр Кошчеша из Стшегоня, а за ними все прочие роды: Вильчекосы, Хоромбалы, Кучабы, Захожы, Телки и Полукозы.

— Слава! Слава! — громко кричали все.

Генрих, нетерпеливо откидывая полы широкого плаща, протянул руки к Казимиру. Тот соскочил с парома, опустился перед братом на колени, но Генрих поднял его и крепко расцеловал. Потом поздоровался с остальными.

Слуги повели на паром лошадей, кое-как все разместились, и паром тронулся. Луга вдоль реки были как зеленый бархат. «У Аделаиды Зульцбахской было такое платье», — подумал Генрих, глядя на молодую травку и степенно беседуя с братом и сандомирскими панами о своем путешествии да о погоде. Он заметил, что Готлоб любит вставлять ученые выражения, а ксендз говорит по-простому. Наконец переправились на другой берег. Дорога от реки до городских ворот и дальше, до самого замка, была устлана красным сукном, по обе ее стороны стояли на коленях сандомирские жители. Генрих на полпути соскочил с коня и пошел пешком, за ним Казимир в белом кафтане и белой шапке, позади все остальные. Из ворот вышли им навстречу горожане с хлебом-солью и, преклонив колени перед князем, заплакали от радости. Генрих, облаченный в плащ со знаком креста, как причастное к духовенству лицо благословил своих подданных, осеняя их головы крестным знамением.

Потом все прошли в замок. Рыцари сгрудились в большой зале, но Генриху хотелось поскорей осмотреть свои покои. Казимир повел его, почтительно идя впереди, распахивая перед ним двери и заботливо предупреждая, чтобы не споткнулся о порог или не задел головой за низкую притолоку. Вот и последний из покоев Генриха. Князь быстрыми шагами подошел к окну: перед ним синела Висла. Он оглядел комнату и подумал: «Итак, я уже дома…»

Генрих и прежде наезжал в Сандомир, но лишь однажды задержался здесь подольше — после смерти княгини Саломеи. Тогда он прожил здесь несколько месяцев в каком-то отупении, поглощенный мрачными мыслями. Теперь замок показался ему совсем другим — убогим, запущенным. «Ни одной красивой вещицы», отметил Генрих про себя. Казимир пошел распорядиться насчет приготовлений к пиру. Генрих, отослав слуг, остался один.

Так долго странствовал он по свету, в стольких дворцах и домах перебывал, что странно ему было очутиться наконец в таком месте, откуда уже не надо уезжать, — «у себя дома».

Комната была темноватая. Генрих сел в нише у окна. Глаза его были устремлены на Вислу, но он ее не видел — иные картины проплывали перед его взором, заслоняя окружающее, весь этот смешной, маленький Сандомир. И постепенно одна из них, становясь все отчетливей и ярче, вытеснила остальные.

Генрих вспомнил, как заезжал в Краков. Болеслав, по своему обыкновению, сидел во Вроцлаве — ему там все нравилось. И то, что он отнял Вроцлав у Владислава, и то, что городу этому нет равного в Польше — Петр Влостович и Агнесса, жена Владислава, позаботились о своей вотчине. Спору нет, всем хорош Вроцлав и так не похож на Краков, а тем паче на какой-нибудь Плоцк или же Ленчицу. Стекается туда множество монахов-странников, быстрей доходят вести из саксонских дворов и из имперских земель, жонглеры охотно посещают Вроцлав и показывают свое искусство, странствующие рыцари поют там новые песни да всякие истории в стихах рассказывают, а уж пиво первое во всей Силезии. Покойный епископ Конрад никак не хотел переезжать из Вроцлава в Зальцбург, где было учреждено архиепископство; говорил, что там не умеют варить пиво… К тому же во Вроцлаве легче собирать подати, и князю живется вольготней — вот Болеслав и сидел там почти безвыездно. А Верхослава оставалась в Кракове. Генрих застал ее одну. В последнее время она хворала и с трудом переносила присутствие мужа. Да, Генрих застал ее одну в Вавельском замке и провел с нею несколько дней. Всех его сестер повыдавали замуж, даже самая младшая, Агнесса, и та уехала на Русь года два назад. Рикса, сказали ему, приезжала недавно. Удивительная женщина, неуемная, суматошная, меняет мужей и королевства, будто платья. Но в тот зимний день, когда Генрих приехал в Краков, он Риксу уже не застал. Холодно, сыро и тоскливо было в Вавеле, на дворе лежал мокрый снег, Верхослава в монашеском платье бродила по замку будто в полусне.

Генрих закрыл глаза и попытался представить себе ее лицо. Немало видел он красавиц при дворе кесаря, в Риме, в Палермо, в королевстве Иерусалимском, и все же он снова здесь, и стоит ему опустить веки, как перед ним возникают черные, широко раскрытые глаза невестки… В Кракове были при ней только ее дети, некрасивые, хилые малыши, всегда укутанные в теплые платки и одеяла, хотя в горницах у русских нянек стояла жара, духота. Рыцарей в Вавельском замке было мало — Болек почти всех забрал к себе или разослал кого куда. Подъезжая к Кракову, Генрих остановился на пригорке и поглядел на Вавель — серое, унылое строение на бревенчатых столбах. В воздухе кружились редкие, крупные хлопья снега. Слева от замка незаконченный собор, только под крышу подвели; отец начал, а братья забросили. Справа — маленький круглый костел святого Адаукта {104} 104 Костел святого Адаукта — точнее, Феликса и Адаукта — один из древнейших памятников польской архитектуры (ок. 1100 г.). , построенный в незапамятные времена.

Верхослава вышла к нему из темных сеней. Сперва она не могла взять в толк, как он очутился в Кракове.