Пьер Ла Мур - За пределами желания. Мендельсон

— И сколько времени вам потребуется на то, чтобы в этом убедиться? — всё более раздражаясь, спросил банкир. — Вы знаете друг друга всю жизнь.

— В том-то всё и дело. Мы как брат и сестра. Не думаю, что она питает ко мне какие-то романтические чувства.

— Романтика! Что общего она имеет с браком? Ты ведь ей нравишься?

— Нравлюсь.

— Ну и этого достаточно. Взаимная симпатия — это всё, что нужно для хорошего, прочного брака. В моё время девушки делали то, что им говорили, но теперь они полны глупостей. Они хотят романтики, настаивают на том, что нужно любить своих мужей. Романтика для любви тоже, что пикник для еды. Посмотри на свою сестру Фанни. Потеряла голову из-за нищего художника, который, возможно, окажется удачливым охотником за приданым. Помяни моё слово, из этого не выйдет ничего хорошего.

Некоторое время он как будто предавался грустным размышлениям, затем резко поднял голову:

— Когда ты в последний раз видел Нину?

— Точно не помню, отец. Дней десять — двенадцать назад.

— Пойди к ней сегодня и принеси цветы. Женщины любят цветы. Дюжины три-четыре. Нет, лучше одну дюжину, — поправился он поспешно. — Этого достаточно. Больше будет выглядеть хвастовством.

— Хорошо, отец.

В дверь робко постучали. Секретарша банкира объявила, что пришёл граф фон Стейнмилтц из королевской сокровищницы. Авраам Мендельсон кивнул и поднялся с кожаного кресла.

— Тебе нужно жениться, — изрёк он, направляясь к двери. — Это даст тебе правильную перспективу и чувство ответственности. Когда выйдешь отсюда, зайди к кассиру. Он выдаст столько, сколько тебе нужно.

— Спасибо, отец.

В прошлом году лето затянулось на весь сентябрь. Затем пришли первые осенние дожди и похолодало. Из своего окна Феликс наблюдал за тем, как опадали на газон листья с желтеющих вязов. Концерты в летнем театре прекратились, так же как и вечера в саду, которые были приятным разнообразием предыдущих месяцев. Зима наступила рано, а вместе с ней появились подушечки снега на подоконниках, серое небо, словно покрытое угольной пылью, огромные поленья, ярко горящие в каминах.

На Лейпцигерштрассе, 3 жизнь вошла в обычную зимнюю колею. Роскошный личный экипаж Авраама Мендельсона был отослан, и теперь банкир, укутанный в меха, каждое утро отправлялся на работу в столь же роскошных санях. Лея Мендельсон почти не выходила из своей комнаты и большую часть времени проводила у камина за чтением и вязанием или руководила хозяйством огромного дома.

Феликс спал ещё крепче обычного. Он писал музыку, много катался на коньках и танцевал, встречался с друзьями в фешенебельном кафе. Он посещал Гегелевские лекции для аспирантов в университете, ходил в оперу и на концерты Певческой академии, посылал дамам цветы, покупал множество бесполезных и дорогих вещей и совсем не зарабатывал деньги. Он провёл несколько приятных вечеров со своей невестой Ниной и много восхитительных ночей с Анной.

Феликс написал своему другу Карлу, сообщив ему о том, как он сделал всё возможное, чтобы уговорить Анну поехать весной в Лондон. Однако он не посчитал нужным вдаваться в подробности и описывать обстоятельства, при которых осуществлял свои уговоры. Проходили недели, и он всё больше привязывался к Анне. Он обнаружил, что она вовсе не бессердечная, жадная женщина, какой её описывал Карл. Она могла быть нежной, кроткой, покорной, и он понял, что одна и та же женщина ведёт себя совершенно по-разному с разными мужчинами. Она влюбилась и убрала когти. Сбросив своё прошлое «я», она теперь обнаруживала трогательную беззащитность, свойственную тем, кто любит больше, чем любим. Впервые в жизни она испытывала муки любви. Её красивые коровьи глаза легко наполнялись слезами — иногда от радости, чаще от тоски и разочарования. Она порвала отношения с патронами театра Фридриха, в результате чего её заработок свёлся почти к нулю, а именно к заработной плате. Однако, когда Феликс настаивал на том, чтобы возместить ей разницу, она с негодованием отказывалась, наслаждаясь лишениями и жертвами, приносимыми во имя любви.

Когда бы Феликс ни проводил с ней вечер, она делала всё, чтобы угодить ему, и ей это очень хорошо удавалось. Её образование оставляло желать много лучшего, манеры за столом не выдерживали никакой критики, ум был девственно нетронутым, но в вопросах любви её знания были энциклопедичны, память — феноменальна, изобретательность — поразительна. Она родилась для любви, как птица — для полёта. Феликс не сомневался, что эта добрая, чувственная девушка могла бы сделаться отличной женой, и временами ему приходила мысль о том, не лучше ли, вместо того чтобы отсылать её в Лондон, дать ей приданое и отправить назад на ферму.

Так прошла зима. Снег стаял с крыш, и улицы превратились в грязные потоки. Река Шпрее набухла, и её желтовато-бурые воды собирались и образовывали воронки вокруг каменных опор мостов. А затем был апрель, и внезапно воздух словно ожил от трепетанья ласточкиных крыльев. Деревья в парках ждали весны, на каждой веточке виднелся зелёный ноготок почки. Дети в бархатных костюмчиках с кружевными воротничками кричали, бегали и валялись на траве.

Вильгельм Хензель, терпеливый вздыхатель Фанни, возвратился из Рима, и Авраам Мендельсон скрепя сердце назначил день свадьбы на конец месяца. Должен был быть официальный приём, а затем короткий концерт и бал. Нужно было многое спланировать и организовать. Феликс с головой ушёл в подготовку к торжеству. Он сочинял музыку к этому событию, репетировал с оркестром.

Наконец великий день настал. Утром Феликс поехал в город сделать последние приготовления. Проходя мимо своего любимого цветочного магазина, он вспомнил, что уже почти три недели не видел Анну. Велев кучеру остановиться, он вошёл в магазин. К нему, приветливо улыбаясь, направилась пожилая продавщица.

— Давненько вас не было видно, — заметила она.

Он объяснил, что занимался приготовлениями к свадьбе сестры. О да, она слышала об этом. Пока она болтала, Феликс бродил по магазину, разглядывая цветы. Лавка размещалась в полуразрушенном жёлтом кирпичном здании, которое когда-то пользовалось популярностью в качестве театра и концертного зала. С тех пор мода переместилась в другую часть города, и для старинного зала с потускневшими декорациями и потёртыми плюшевыми креслами настали чёрные дни. Он использовался для репетиций, сеансов волшебного фонаря, плохо посещаемых лекций и театральных постановок-однодневок. Бедные концертирующие артисты арендовали его для своих дебютов, на которые они возлагали большие ожидания, а также для прощальных постановок. Это было унылое место, пахнущее плесенью и разбитыми надеждами, мрачное отдухов артистов, чьи мечты были здесь похоронены.