Пьер Ла Мур - За пределами желания. Мендельсон

— Новая опера Мейербера... [93] Мейербер Джакомо (1791 —1864) — композитор, пианист, в его творчестве сложился тип французской «большой оперы» («Роберт-Дьявол», «Гугеноты», «Пророк», «Африканка» и др.). — начал Шопен, но, закашлявшись, быстро достал из кармана носовой платок и прижал его ко рту. — Извини, mon cher Феликс, — продолжал он со слабой улыбкой, — мои лёгкие составляют мне плохую компанию. Как я говорил, новая опера Мейербера — последний крик моды. Некоторые люди рождаются в рубашке успеха. — Он поднял свою чашку, сделал маленький глоток и тихо рассмеялся. — Я не принадлежу к их числу.

Феликс с удивлением посмотрел на него:

— Мне казалось, что у тебя дела идут хорошо.

— Это иллюзия. Если бы я на неделю перестал давать уроки, то не смог бы заплатить арендную плату... — Он пожал плечами и продолжал: — Кстати, ты слышал о последней связи нашего друга Листа с принцессой Каролиной Уитгенштейн? — Ещё один короткий смешок. — У этого человека страсть к принцессам.

— И каждая соответствует его вкусу, — заметил Феликс с улыбкой. — Принцессы не хуже любых других женщин, а их бельё иногда лучше.

Фредерик с минуту смотрел в свою чашку.

— Ференц — странный человек, — произнёс он задумчиво. — Сноб и святой, шут и мистик, короче говоря, гений. Ты знаешь, что он написал дуэт для двух фортепьяно на одну из твоих тем?

— Нет. — Феликс был явно удивлён. — Он никогда не посылал его мне.

— Он не был опубликован, но у меня есть рукопись. Если хочешь, можем завтра сыграть.

Вскоре после ужина они ушли в свои комнаты. Долгое время Феликс слышал мучительный кашель друга, проникающий сквозь тонкую перегородку. Бедный Фридерик, одинокий и больной, вдали от своей семьи, от своей любимой Польши... Бедный Фридерик... бедный Феликс... бедные все... Жизнь есть грустная фуга на тему крушения иллюзий. Стоило ли Всевышнему создавать мир? Феликса окутала тихая печаль, он закрыл глаза и наконец погрузился в сон.

Проснулся он усталым и угнетённым.

— Я планировал пробыть в Париже несколько дней, — сообщил он за завтраком, — но думаю, что завтра уеду. Хочу встретить мою жену во Франкфурте и поехать с ней в Швейцарию в отпуск.

— Понимаю, — тихо сказал Шопен. — Тебе нужен отпуск, ты выглядишь утомлённым.

— Во всяком случае, мне не хочется ни идти в оперу, ни посещать моих издателей, ни встречаться с друзьями. Не хочу даже видеть мою дорогую мадам де Ротшильд. Кстати, как она?

— Как всегда, прекрасно. Она была очень добра и прислала мне немало учеников. Много раз приглашала меня к обеду в Париже и в её Chateau de Ferriere. — Он прищурил в улыбке глаза. — Я посвятил ей одну из своих баллад [94] Четвёртая баллада в фа минор, опус 52. . Это мой лучший способ выполнения общественных обязательств.

Голос Шопена сорвался, и Феликс почувствовал, что тот хочет ещё что-то сказать.

— Если я могу что-нибудь сделать для тебя в Германии, мой дорогой Фридерик, — начал он, чтобы помочь другу преодолеть смущение, — пожалуйста, не стесняйся.

— Ну... ну если бы ты мог организовать для меня концерте Гевандхаузским оркестром, я был бы тебе очень благодарен. Я знаю, что я камерный пианист, но буду очень стараться. — Он говорил нервно, почти лихорадочно. — Это вопрос не только денег, это дало бы мне повод уехать из Парижа, увидеть новые лица и постараться забыть...

— Мадам Санд [95] Мадам Санд — Санд Жорж (настоящие имя и фамилия — Аврора Дюдеван; 1804—1876), французская писательница, автор социальных романов («Индиана» — 2 тома, «Лелия» — 2 тома, «Странствующий подмастерье» — 2 тома, «Орас» — 3 тома, «Консуэло» — 8 томов и т. д.). ?

— Да. Мы расходимся... Наши отношения заканчиваются, и мы оба это знаем.

— Как долго ты и мадам Санд... — осторожно начал Феликс.

Фридерик не дал ему закончить, и Феликс заметил, что он дрожит.

— Семь лет... Почти как брак, не правда ли? Нас познакомил Лист. Я видел Жорж и раньше, но, как ни странно, она меня совсем не привлекала. Её манерность, внешность, её эксцентричность — всё в ней отталкивало меня. Затем однажды...

И внезапно он заговорил так, словно слова сами слетали с его губ. Он рассказал Феликсу о Жорж Санд, о сложной, блестящей и властной женщине, которая полностью завладела его жизнью и сердцем с помощью смеси чувственности и материнской заботливости. В точных и ясных словах он проанализировал величие, слабости и противоречия этой писательницы, которая могла быть куртизанкой и аристократкой, мыслителем и медсестрой, художником и домохозяйкой. Он описал свои летние месяцы в Ноане, её загородном доме; их тихие вечера в саду — он, размышляющий или дремлющий в шезлонге, она, склонившаяся над каким-нибудь женским рукоделием; их вечера в освещённом свечами салоне с высокими французскими дверями, открывающимися на террасу с балюстрадой, — он, тихо импровизирующий на фортепьяно, она, сидящая за бюро — и пишущая, пишущая без устали.

Он рассказал о своём знаменитом путешествии на Майорку, начавшемся как пикник и закончившемся подобно похоронному маршу, описал свою келью в заброшенном Валдемозском монастыре, полную мрачных привидений в коричневых одеждах, — часовня всё ещё пахла мускусом и ладаном; громыхание зимних дождей по протекающей черепичной крыше; ставни, хлопающие на завывающем ветру, двери, скрипящие в ночи. А затем грустное возвращение в Париж: она — к своему перу, он — к своей жизни светского притворства. О да, он был месье Шопен, модный учитель музыки, чьи уроки стоили золотой луидор, виртуоз гостиных, сидевший за клавиатурой и выполнявший мурлыкающие приказания хозяйки; обласканный, избалованный вниманием, однако не вполне принятый в обществе капризных и невротических графинь, от которых зависело его существование. Бесконечные поездки во взятых напрокат кабриолетах в особняки его учениц; нудные уроки бездарным, но богатым светским дамам, которые относились к нему с патрицианской надменностью, скрывая её под болтовнёй и щебетанием. И иногда, для того чтобы поддержать свои скудеющие финансы и заплатить доктору или портному, выступление в салоне какой-нибудь доброй графини или польской принцессы.

Но Жорж была там, любящая и утешающая. Его друг, его любовница, его товарищ в дни депрессии, побуждающая его сочинять, закончить свои мазурки, выправить гранки издателя. Она тоже много трудилась, чтобы заработать на хлеб и на своих двух детей, создавая роман за романом, набрасывая очерки, статьи, пьесы — всё, что угодно, чтобы только свести концы с концами. Она была более сильная из них двоих и заряжала его своей силой. По её примеру он, мечтатель, импровизатор, приковывал себя к столу и находил время сочинять после утомительного дня уроков. Он даже старался спорить с издателями, борясь за приличную оплату труда бессонных ночей. Но, конечно, он никогда не побеждал, потому что они могли ждать, а он — нет. И поэтому он отдал Ноктюрн до минор за триста франков, Полонез фа-диез минор — за четыреста. Квартира, доктор, кабриолет были оплачены. Он был спасён ещё на месяц.