Тейн де Фрис - Рембрандт

Хендрикье наклонилась к нему:

— Что же ты остановился?

— А вдруг они обидят меня? — проговорил он тихим, жалобным голосом.

Мать рассмеялась.

— Ты боишься? — спросила она. Нет, ей ничуть его не жалко.

Он промолчал. Да, он боится. Но как сказать маме, что он удручен и расстроен, если она смеется над ним? Он подавил слезы и постарался думать о далеких, посторонних вещах. Но страх подстерегал его повсюду. Титус не мог даже объяснить этого. Ведь другие дети шалили и смеялись, они вели себя точно так же, как и сам он только вчера. Почему же мир вдруг оказался полным опасностей и скрытых угроз? И почему он, Титус, боится, что его будут унижать и мучить, когда кругом такое шумное веселье?

Но вот мать уже ведет его через маленький школьный двор. Они проходят вдоль глухой стены, за которой таится еще больше пугающих вещей. Толстый неповоротливый учитель, облокотись на нижнюю створку двери, глядел на них с матерью точно из окна. Почтение к старшим и любопытство на мгновение прогнали страх Титуса, и он с интересом стал разглядывать этого важного человека. Острые, колючие глазки толстяка заплыли жиром; голова без шеи, в черной матовой шапочке, сидела как будто прямо на туловище, закутанном в длинную мантию. Пухлыми короткопалыми кулачками учитель упирался в дверные створки. Толстяк почему-то пристально разглядывал Хендрикье, и Титус заметил при этом едва уловимое движение его широкого рта. Что выражало это лицо? Презрение? Насмешку? Что странного нашел учитель в его маме? Мальчик вопросительно посмотрел на Хендрикье; она, конечно, тоже заметила взгляд учителя, потому что смутилась и вся залилась краской.

— Вот я привела к вам Титуса, — сказала она, но таким тихим и покорным голосом, который показался мальчику совсем незнакомым. Только что она смеялась над ним, Титусом, ничуть не жалея его, а ему вдруг стало ее очень жалко, и он мгновенно возненавидел учителя и его тупую, надутую физиономию.

Молча вручила Хендрикье учителю деньги за учение; молча, не очень уверенно пошла назад. Но неожиданно она вернулась, опустилась на колени возле Титуса и долго целовала его. Мальчик покровительственно обвил ее шею руками. Впервые он ощутил себя мужчиной, утешителем. Казалось, будто мать глубоко почувствовала его мужественное желание приободрить ее; она улыбнулась и бросила на учителя гордый и растроганный взгляд. Но тот, пожав плечами, отвернулся.

Хендрикье торопливо пошла прочь. Титус следил за ней, пока она не скрылась из глаз; через несколько секунд он, одинокий и беспомощный, уже стоял перед неприятным толстым человеком. Тот взял его за руку и повел за собой.

— Мы запишем твое имя, — прозвучал вкрадчивый, противный голос.

И вот Титус в школе. Впервые в жизни. Он огляделся. Длинное помещение с темными углами. Потолок низкий, а окна еще уже, чем Титус представлял себе. Впереди возвышается кафедра. Она похожа на кафедру, с которой произносятся проповеди в церкви — ученики отца иногда брали его с собой в церковь, — только школьная кафедра гораздо ниже и нет на ней такой красивой резьбы. Около десятка низких скамеек с узкими спинками расставлены по всей комнате. Кое-где спинки плохо приколочены; дерево исцарапано, краска облупилась, и все скамьи испещрены безобразными чернильными пятнами.

На полке, прибитой к стене, навалены книги с вырванными страницами; полуоторванные корешки покоробились или сломаны и торчат во все стороны. Титус разглядел, что это библии и книги псалмов.

На стене позади кафедры тоже прибита полка. На ней запыленный кувшин, «наверное, с чернилами», — думает Титус, глядя на черные подтеки от носика к донышку кувшина. Там же лежат две-три стопки книг поменьше размером. Что это за книги, Титусу пока неясно.

Учитель с шумом неуклюже взгромоздился на кафедру. У ее подножия скромно стоит в ожидании Титус. Он смотрит, как учитель достает толстую шелестящую бумагу, а затем не торопясь искусно чинит ножичком гусиное перо. Вот противное лицо склонилось над пергаментом, круглая жирная рука задвигалась, выводя неожиданно красивые штрихи и завитушки; глаза толстяка светятся самодовольством. Он торжественно перечитывает вслух:

— Двадцать восьмое сентября. Титус, сын Рембрандта ван Рейна, улица Бреестраат. Восьми лет. Уплачено три шиллинга.

Учитель обвел глазами комнату, будто отыскивая Титуса где-то в дальнем углу. Наконец он остановил самодовольный взгляд на маленькой смиренной фигурке у подножия кафедры. Титус почувствовал, как страх снова подкрадывается к нему.

Учитель почесал подбородок.

— Ты, кажется, хороший малый… — говорит он. — Если бы только в писании не было сказано: «За грехи отцов понесут кару сыновья их до третьего и четвертого колена!»

Пыхтя, он быстро выкарабкался из-за кафедры и зашагал к двери.

Титус недоумевает. Что хотел сказать этот противный толстяк?

«Грехи отцов?» Маленький Титус часто слышал эти слова. Он знает, что они написаны в большой книге, в библии. Но разве они его касаются? Что это за грехи и какие отцы? Ведь у него всего-навсего один отец! Мальчик беспокойно озирается по сторонам.

Неожиданно обернувшись, учитель приказывает:

— Садись на переднюю скамью.

Титус торопливо исполняет приказ. Пока он пробирался мимо грязных скамеек, вдруг громко пробили куранты, и как бы в ответ им со всех сторон раздался звон колоколов. Учитель распахнул дверь настежь. Через мгновение в комнату ворвалась ватага дикарей. Титус отодвинулся на самый краешек скамейки. К своему невыразимому облегчению он убедился, что все взрослые забияки расселись на задних скамьях, а его соседи — такие же маленькие мальчики, как он сам.

Пробираясь по рядам, ребята толкались и раздавали тумаки направо и налево. Все время слышался сердитый жирный голос учителя, сопровождаемый постукиванием неизвестно откуда взявшейся трости. От отчаянного гвалта Титуса кинуло в дрожь. И вдруг все разом стихло. Мальчики сняли шляпы словно по команде.

Учитель читает молитву.

На задних скамьях ребята начали бормотать, вторя учителю. Тот ни на минуту не прерывал молитвы, и лишь когда гул слишком уж мешал ему, в такт себе раздраженно стучал тростью об пол. Кончив молитву, он свирепо взглянул на задние скамьи, где снова воцарилась образцовая тишина. Но как раз в эту минуту на передней скамье вдруг подрались два мальчика. Рядом с Титусом раздался крик; одного малыша пырнули чем-то острым. Со стуком покатилось по полу яблоко. Учитель поднял руку грозно и повелительно. Двое старших мальчиков бросились разнимать горько рыдавших драчунов. Затем начали раздавать книги псалмов, швыряя их прямо на скамейки. Рваные, растрепанные книжки переходили из одних безжалостных рук в другие, пока ими не завладели самые сильные и ловкие ребята.