Тейн де Фрис - Рембрандт

Лишь изредка бывал теперь Рембрандт в центре Амстердама; чаще всего в дни, когда происходили большие аукционы. Он посещал всех торговцев картинами, хотя давно испытывал смертельное отвращение к торгашам и к их занятию; не появлялся он только у Данкертсов, затаивших против него мстительную злобу.

Иногда Рембрандт показывался и на Хееренграхте у коллекционера Хармена Беккера, большого любителя живописи, торговавшего с прибалтийскими портовыми городами. Рембрандт приходил к нему, чтобы погасить часть взятой у него когда-то ссуды. По уговору, он в уплату долга приносил новые полотна и оттиски, которые коллекционер обычно продавал потом с огромной выгодой для себя.

Но все реже и реже предпринимал Рембрандт эти выходы в город; еще реже отправлялся он за город поглядеть на облака и деревья, на ветхие домишки, прячущиеся среди зарослей кустарника, на заросшие темным камышом и тростником канавы с неподвижной водой, в которой отражается свинцовое небо. В душе художника начался огромный и плодотворный перелом.

Было время, когда он совсем не покидал своего жилища: чувствуя упадок творческих сил, он стыдился встреч с людьми при свете дня. А ныне он не выходит из своей мастерской, охваченный огромным творческим подъемом. Только когда сгустившиеся вечерние сумерки или усталость вынуждают его прервать работу, он вновь соприкасается с жизнью, ключом бьющей рядом; эта жизнь — Хендрикье, Титус, ученики, горсточка друзей.

Сегерс умер, Коппеноль, скрюченный подагрой, прикован к постели, а Сикс, начиненный предрассудками, в силу светских предубеждений избегает бывать в доме художника, — говорили, что он домогается руки Маргареты Тульп, дочери бургомистра. Так пришло одиночество. Сам Рембрандт почти не замечал этого, до самозабвения увлеченный новой могучей творческой силой, которую в себе чувствовал. И не только чувствовал, но и давал ей простор. Ему чуждо зазнайство, чужда гордость созданиями своего гения. Завершенные картины его уже не интересовали. Только то, что существовало в его мечтах, над чем работали его руки и чем были заняты его мысли, представляло для него ценность. Он не знал благодатных перерывов в работе, как Леонардо да Винчи, с восторженным удивлением отдававшийся созерцанию чуда собственного бытия и совершенной гармонии сил, возможной в жизни одного человека.

Рембрандт работает без оглядки, он не испытывает ненасытного желания постичь тайны природы. Никогда не спрашивает он себя о более глубоких причинах явлений, о таинственном рождении поступков и мыслей. Он берет природу такой, как она есть, со всеми ее загадками и откровениями; и природа тоже не спрашивает о целях и причинах, но неустанно стремится к совершенствованию; и Рембрандт воссоздает природу.

Временами он, точно так же ни в чем не сомневаясь и ничего не спрашивая, с головой окунается в созерцание извечного чуда священного писания, страстей господних, жизни апостолов и патриархов, апокрифических и канонических святых, которые живут на пожелтевших страницах его библии.

Нельзя ни спрашивать, ни пытаться проникнуть в тайны, ни думать до сумасшествия. Непостижимое надо просто принимать. Тогда все вещи обретают реальность. Рембрандт творит действительность. Небо и земля заключают в себе действительность, и действительность содержит в себе небо и землю. Иерусалим и Амстердам не разделены ни временем, ни пространством. Патриархи и толкователи священного писания оживают в бородатых евреях с Бреестраата и Дровяного рынка. У Вирсавии черты лица Хендрикье Стоффельс.

Действительность во всем. И в свете и в тени. Его упрекают за неправдоподобие картин с ночным освещением. Я во всем и всегда искал только естественность. Нет, я лучше, чем кто-либо из вас, знаю: для естественности не существует никаких пределов, как нет пределов для бога и его вечности. Ваши холодные расплывчатые краски, заимствованные у тихого весеннего вечера, так же естественны, как и скрытый огонь, пылающий за моими ночами, а его я черпаю из недр моей души. Наш внутренний мир связан с окружающим нас миром, и все это единая природа. Ее проявления, зримые и незримые, осязаемые и воображаемые — сама действительность. Она привлекает и притягивает меня, и я должен ее изобразить вот этими красками, этой рукой…

Мечты и планы подхлестывают мастера, наполняют его дни, лихорадят его по ночам, и, утомленный, он засыпает тяжелым, тревожным сном. Он без конца делает наброски, эскизы, рисунки, однако заказы, непрерывно поступающие от бюргеров и иностранцев, мешают осуществлению его больших замыслов.

Он пытается как бы украдкой от самого себя и даже против воли вкраплять в портреты мотивы из будущих творений, о которых ом мечтает; и заказчики, стоя перед собственным портретом, с удивлением глядят на внезапно вспыхнувший позади человеческой фигуры свет или на таинственные, окутанные дымкой пейзажи, на фоне которых сумрачно выступает их изображение; они глядят на темный блеск украшений, на пламенные пурпурные плащи и парчовые шарфы, которых никогда не носили в действительности. Ограниченные и тупые, они не в состоянии понять мастера, вскипают гневом, не скупятся на бранные слова и отказываются оплатить заказ. Рембрандт только пожимает плечами; ироническая усмешка, которой искрятся его небольшие глаза, приводит заказчиков в еще большее замешательство; они злятся и зарекаются когда-либо впредь переступить порог рембрандтовской мастерской.

Но вот несколько дней назад к Рембрандту явился купец Корнелис Айсбертс ван Хоор со своим итальянским компаньоном. Они привезли ему письмо от маркиза Антонио Руффо из Мессины. Сицилианский дворянин посетил недавно Рим и в лавке, торгующей картинами, нашел оттиски, присланные туда из Парижа Шиартром. Увидев офорты Рембрандта, маркиз буквально онемел от восторга. Он ничего на свете так не жаждет, как приобрести картину голландского мастера. Узнав, что его земляк ди Баттиста собирается летом побывать в Амстердаме — городе, где живет мастер, — маркиз поспешил передать через него Рембрандту заказ.

Рембрандт счастлив. Уже давно на его картины не было спроса за границей. Пожалуй, со времен Саскии… Но сейчас не до размышлений. В письме сказано, что маркиз желает, чтобы картина изображала философа. Рембрандт тут же, сделав несколько этюдов в еврейском квартале, приступает к работе. Картина будет большая. Но художника это не пугает: большое полотно дает ему возможность лучше выразить себя.

Ученики следят, как подвигается вперед работа учителя. Часто, забросив собственные картины и рисунки, они окружают Рембрандта, наблюдая, как он пишет. Дюлларт впервые видит учителя за работой над отвлеченной композицией. Это производит на него глубокое впечатление. Каждый день, пока на полотно падает яркий свет, Рембрандт работает. Стоя, сидя или расхаживая перед мольбертом, лихорадочно, но не утрачивая строгого самоконтроля. Он ищет новое, изменяет сделанное, по всегда все направлено к единой цели; он стремителен, но никогда не упускает из виду основной идеи. Иной раз мастер, окруженный стоящими молча учениками, молча работает много часов подряд. Только холст шуршит под сильным нажимом щетины, и Хейман думает: это похоже на тихий страстный стон; нити холста с наслаждением впитывают вдохновенную любовь красок, которые смешивает и накладывает Рембрандт.