Тейн де Фрис - Рембрандт

Магдалена ван Лоо едва ли заметила Титуса, так же, впрочем, как и он ее. Для Титуса она была как бы родной сестрой. Она не вызывала в нем никакого интереса. Магдалена и он были ровесники, но в ее глазах он был ребенком. Все ее помыслы устремлялись к молодым людям, с которыми она танцевала и каталась в санях, которые предлагали ей свои экипажи и носили за ней плащ.

Успехи Магдалены вызывали жгучую зависть у многих дам, прежде встречавших ее благосклонными улыбками: в Амстердаме не было ни одной девушки ее возраста, которая пользовалась бы таким успехом.

Магдалена принимала поклонение, как должное. Но странно: хотя она почти каждый день получала особо запечатанные письма, хотя таинственные слуги уже приносили ей подарки от таинственных поклонников, хотя во время танца ее уже умоляли проявить хоть чуточку любви, она лишь смеялась. Она писала в ответ милые, ни к чему не обязывающие письма, чуть спрыснутые лавандовой водой. Подарки она принимала с обворожительной улыбкой признательности. Дерзких партнеров по танцам шутливо ударяла веером по щекам… Казалось, ее любопытство полностью удовлетворено, но и только: она ни в кого не влюблялась. Разрешая поцеловать себе руку, она принимала надменный и самоуверенный вид; прикосновение мужских губ оставляло ее равнодушной; и если молодой человек, накидывая на нее плащ, осмеливался иногда коснуться ее груди, она не вздрагивала и не менялась в лице. Ее чувственность была всего лишь нездоровым любопытством; эта интересная, подчас мучительная и жестокая игра в чувства, которую она затевала, не имела ничего общего с детскими огорчениями и буйными радостями ее сверстниц.

Наслаждаясь теплом весеннего дня, Титус медленно шел по торговым рядам на Центральной площади.

В лавках были развешаны тяжелые сукна, рядом с ними висели кружева и полотнища атласа, изукрашенные ручной живописью; в одном месте торговали изделиями из слоновой кости и редких камней, в другом на прилавках были разложены шляпы, и их перья и ленты развевались на ветру. Из следующих дверей струились ароматы духов. Шелка и бархат, матово блестя, стояли в рулонах и лежали в кипах между ювелирными изделиями и коваными ларцами. По галерее бродили покупатели, а в дверях лавок стояли купцы и, широко улыбаясь, несмотря на плохие времена — опять была война, — приветливо здоровались.

Титус остановился у небольшой лавки, торговавшей французскими безделушками, как вдруг услышал свое имя и обернулся.

Возле музыкального магазина стоял какой-то человек и улыбался. Титус не сразу узнал его. Но вдруг он вспомнил, кто это, и, покраснев от неожиданности, подошел ближе.

— Филипс де Конинк!

Филипс, улыбаясь, схватил его руку и оглядел с ног до головы.

— Да ты настоящий мужчина, Титус!

Титус почувствовал, что еще гуще краснеет, пожал плечами и засмеялся.

— Как ты попал в Амстердам, Филипс?

Де Конинк положил на прилавок лютню, рассеянно провел пальцами по натянутым струнам и потом увлек Титуса за собой. Они медленно пробирались через Центральную площадь сквозь обычную там утреннюю сутолоку, направляясь к трактиру «Герб Франции». Филипс обнял Титуса за плечи и широко взмахнул свободной рукой.

— Я не мог там больше оставаться! Не могу я жить без Амстердама, милый мой мальчик! И вот, наконец, брат мой Саломон вызвал меня сюда.

Титус взглянул на Филипса. На нем все было с иголочки: узкий белый воротник на длинном темном щегольском одеянии, изящные манжеты у запястья, светло-серая мягкая шляпа с маленьким пером и бриллиантовой пряжкой. Он загорел, усы его лихо торчали кверху, казалось, он счастлив. Вероятно, эта перемена объяснялась его возвращением в Амстердам.

«Когда же ты к нам придешь?» — хотел было спросить Титус. Но вопрос замер у него на устах, — он сразу вспомнил, что Филипс ушел от них, когда в доме царило благоденствие. А с той поры произошли все эти горестные события. Дом на Бреестраат, где Филипс так долго жил у них, принадлежал теперь другим владельцам… Да и знает ли Филипс о судьбе Рембрандта? Вероятно, знает. Весь город до сих пор толкует об этом.

По смягчившемуся взгляду Филипса Титус увидел, что тот понял его замешательство и растерянность; Филипс жестом старшего брата похлопал его по плечу. Теплая и спокойная уверенность охватила Титуса; он почувствовал такую радость от встречи с Филипсом, какую за последние месяцы редко испытывал.

Они пересекли площадь и остановились перед «Гербом Франции». Это был известный трактир живописца Барента ван Сомерена — огромный роскошный дом, где собирались зажиточные амстердамцы со своими знакомыми. Среди этой публики у Филипса по-прежнему водились друзья.

Они хотели уже войти внутрь, как вдруг перед Филипсом выросла темная высокая фигура. Незнакомец улыбался, и его загорелое лицо в каких-то пятнах понравилось Титусу. Де Конинк и незнакомец пожали друг другу руки. Потом оба поглядели на Титуса, и юноша почувствовал смущение.

— Это сын Рембрандта, — сказал Филипс.

Незнакомец улыбнулся и еще больше понравился Титусу. У него было продолговатое лицо; плащ свободно и щегольски был накинут на плечи — Титус всегда восхищался этим умением взрослых мужчин красиво драпироваться в плащ.

Он протянул Титусу руку:

— Йост ван ден Вондель. Вондель младший.

Голос у ван ден Вонделя был хриплый, и внезапно у Титуса ожило неприятное воспоминание о таком же голосе, оравшем какую-то песню; он слышал этот голос, проходя как-то мимо трактира. И, кстати, вспомнил также то, что обычно говорили о сыне поэта: пьяница, мот, распутник. Первое благоприятное впечатление Титуса померкло. Он сдержанно поклонился. Этот поклон, по-видимому, пришелся Вонделю по душе, он опять улыбнулся, показав два ряда белых зубов, и его смуглое лицо стало вдруг необыкновенно мужественным.

Филипс уже открыл дверь трактира, но Вондель младший удержал его.

— Погодите минутку, — произнес он, с гримасой кивнув в сторону двери. — Я не могу пойти туда, — пояснил он, обращаясь не то к Филипсу, не то к Титусу. — Хочу поделиться с вами новостью: перед отъездом в Данию мой отец решил заказать свой портрет…

Филипс удивился:

— В Данию?

Йост Вондель утвердительно кивнул, внимательно разглядывая свои остроносые башмаки.

— Надо выкупить у датчан мои долговые расписки… Неприятная история.

Затем, взглянув на Титуса, доверительно наклонился к его уху.

— Я знаю, мой юный ван Рейн, что это такое, когда тебя объявляют несостоятельным, — заговорил он. — Я знаю, что приключилось с твоим отцом. Я могу его понять по собственному горькому опыту. Меня самого преследуют враги. Вот уже целых три года я носа не могу никуда высунуть: шпионы так и ходят за мной по пятам.