Руне Улофсон - Хёвдинг Нормандии. Эмма, королева двух королей

Прежде такие предупредительные или успокаивающие сигналы нужны были из-за того, что дороги сплошь заросли лесом. Эмма скакала по старой римской дороге — поразительна все же их прочность! Вот уже семь-восемь столетий — и хоть бы что, тогда как английские дороги уже через полгода превращаются в бездонное месиво.

В старые времена приказ гласил: обочины дороги должны быть очищены от зарослей с обеих сторон — это должно было помешать разбойникам нападать на встречных. Во времена Этельреда никто не занимался вырубкой подлеска по обочинам. Но сейчас! Дорога на Лондон свободна, чиста и поправлена.

Сигнал рога пробудил Эмму и заставил ее оглянуться вокруг. У богатых купцов Лондона дома якобы стоят по обеим сторонам Большой дороги. И все они утопают в хорошо ухоженных садах. Так рассказывали ей. Прежде сама она видела лишь затоптанные парки и заброшенные дома, многие из них — сожженные или полуразвалившиеся.

Теперь уже издали увидела она разницу. И вскоре она скакала между роскошными садами, в основном, еще молодыми, а потом и между недавно сооруженными или строящимися домами.

Когда она прибыла в Англию в первый раз, Саутуорк был нагромождением развалюх и сараев, где рыбаки развешивали сети и хранили свою убогую добычу. Сейчас здесь разместилась огромная рыночная площадь. Новые лабазы уже были либо выстроены, либо возводились совсем рядом с лодочной пристанью. И на юг вдоль Темзы тянулось нечто похожее; с Лондонского моста она смогла увидеть, как гавань разрослась по обе стороны реки. Под ней и вокруг нее река кишела «корытами», «ладьями» и прочими суденышками, одни причаливали, другие отходили от бесчисленных пристаней. Потные рабы с бритыми головами сгибались под тяжестью мешков, а рыночные торговцы так громко кричали о своих товарах, что она могла их слышать с самого моста.

Торжество поднялось в ее душе: как преобразился Лондон за время сильного правления ее нового короля Кнута! И в этом преображении есть и доля ее заслуг. Или даже — в этом новом рождении города! Да процветает он и впредь…

Пожалуй, Лондон не так уж плох! Но сначала нужно отправиться к собору святого Петра, посмотреть, как продвигается строительство Кнутовского дворца. Он тоже назван Вестминстер в честь собора, в отличие от монастырских церквей.

Потом она не забыла посетить своего банкира и обсудила вопрос об инвестициях, которые намеревалась сделать в его новую англо-нормандскую судоверфь и склады для нее в Саутуорке.

Она заметила, что улица вымощена булыжником. Это хорошо — хоть Слейпниру и не нравится. Пусть себе дальше продолжает спокойно трусить. Иначе в толчее и не получится. Обычно она оставляла свою свиту далеко позади, но сейчас ей пришлось ехать чуть медленнее. Хотя и быстрее, чем Кнут, который был не больно-то хорошим наездником. Пока ее дружинники, громко крича, очищали для нее дорогу, она надеялась, что Кнютте-малыш в хорошем настроении уже добрался до Уордроубского дворца.

Ее временный переезд в Лондон имел две цели. Одной она уже достигла: расквиталась с Эдгит. А сносно устроившись в Уордроубском дворце и закончив важнейшие дела, она приготовилась достичь и второй.

Для этого она приказала вызвать Торкеля Высокого. Из Винчестера Торкель «бежал» в Сэндвич, сославшись на срочные дела на флоте. Те, кому необходимо встретиться с правителем, должны были искать его там. По примеру своего высокого хозяина он тоже уютно оборудовал свой корабль хевдинга и теперь мог принимать знатных гостей прямо на борту судна.

О срочных делах на флоте Торкель позволил Эмме думать все, что ей заблагорассудится. Не жаловался он и на то, что его потревожили, просто взял и приехал, как только получил ее вызов.

Эмма намеренно назначила встречу на поздний вечер. И сигнал «Туши огонь» раздался, едва он прибыл. Эмма приказала накрыть стол в своих покоях, а затем отослала слуг: вечером они ей больше не будут нужны, убрать со стола они смогут и утром.

— Эти слова уже обрели крылья, — заметил Торкель и взял гроздь черного винограда. — С таким же успехом ты могла бы сказать, что этой ночью ты собираешься соблазнять «королевского лейтенанта».

Эмма улыбнулась, но не ответила, что, мол, ей хотелось бы, чтобы эти слова долетели до самого Винчестера.

Стоял мягкий бархатный сентябрь. Было довольно тепло, но не жарко, именно так, как бывает английским сентябрем. Дождливое лето отмыло Лондон и сделало его почти чистым. Эмме уже почти не приходилось жаловаться на вонь. Возможно потому, что заработали сточные канавы, устроенные по ее и Кнута распоряжению. Лондонцы обычно не очень-то прислушивались к королевским советам, но когда они впустили Кнута в свой город, он сразу же научил их послушанию…

В такой вечер было грешно оставаться дома. Но обитателям Уордроубского дворца выбирать не приходилось.

— Ну, так удастся это королеве? — спросила она, глядя поверх края кубка.

Торкель уже успел забыть только что сказанное им. Виноград был действительно роскошным, а его мучила жажда. Да, похоже, он проголодался.

— Разве королеве что-либо не удается? — пробормотал он, выплевывая косточки. — Из того, что она замышляет?

— Ты так думаешь? Вот уже три года и сто тридцать восемь дней я не могла и прикоснуться к своему любимому Торкелю.

Он молчал, задумавшись об этом и, правда, немалом сроке и рассматривая ее с новой нежностью. И озабоченное поначалу лицо засияло тихой улыбкой. А она же молилась богу, имени которого не решалась назвать, чтобы он еще раз улыбнулся ей так же открыто и с таким же восхищением, как в тот раз в этом же доме, когда они встретились впервые.

Быть может, ей придется напомнить ему об этом? И она начала невольный монолог: о встрече, о его перине в ее комнате на Вульфсее, об их первой любовной встрече на борту его качавшегося корабля.

— Я помню каждое слово и каждый жест, — подытожила она. — И я рада, что помню и каждое слово, и каждый жест.

— И я тоже, — сказал он тогда. — Но если ты так хорошо все помнишь, то ты помнишь и наш разговор после кончины короля Этельреда? Тебе не кажется, что сказанное мной тогда было равнозначным восхождению на собственную плаху, шаг за шагом? И даже когда я встал на колени, чтобы положить на нее голову, мое сердце ныло от боли в надежде, что ты скажешь «нет»…

— Если бы я сделала так!

—.. и найдешь спасительные слова, чтобы вернуть меня к жизни! Но — ты не знала этих слов, никто из нас не знал их. И все же ты знала, что я совершенно прав: для нас не было иного пути.

Сердце ее болело, но одновременно и щебетало от радости. Он никогда так раньше не говорил. А она никогда не знала, что он так переживал их разрыв. Покажи бы он тогда это хоть бы чуть-чуть, и ей стало куда бы легче. Но он оставался как сталь, как лед. Нет, все было не так, она помнит, что тогда еще надеялась, что он так ожесточился лишь для того, чтобы суметь произнести смертельный приговор их любви.