Руне Улофсон - Хёвдинг Нормандии. Эмма, королева двух королей

— Мне очень хотелось бы, чтобы ты это сказал тогда — три года сто тридцать восемь дней тому назад, — сказала она, стараясь быть услышанной. — Я знаю, ты был прав, но тогда мне было бы легче признать твою правоту.

Она отпила немного вина — во рту у нее пересохло. Она не имела права расплакаться.

— Тогда я не решался, это правда, — ответил он. — Но, возможно, тебе легче теперь согласиться, сколь прав я был и после этого? В таком случае, я рад, что пришел. Что посмел.

И он вновь улыбнулся — так, будто вот-вот расхохочется!

— Торкель, — сказала она, — я не собираюсь преследовать тебя против твоей воли. Иначе ты сам стал бы презирать меня назавтра. И тогда я действительно потеряла бы тебя. Но мне все же интересно, удалось ли тебе за это время изгнать меня из памяти? В каком-то смысле я надеялась на это: ты ведь, поднявшись с плахи, обнаружил, что остался жить. Обрел Эдгит, точно так же, как я обрела Кнута. И я ни на миг не стану отрицать, что Кнут был для меня хорошим мужем. Мы получали радость от объятий, во всяком случае, я от его — и какое-то время я думала, что ему удалось заставить меня забыть тебя, похоронить, с тем, чтобы ты возродился в новом образе… Ну и вот. Вот я узнаю, что у Кнута была еще и Альфива. Черт бы тебя побрал, Торкель, почему ты не рассказал мне о ней еще в Руане! Когда я из-за нее ругалась с Кнутом, он только удивился и сказал: «Чего ты злишься? Она ведь была и до тебя, и я не могу понять, почему и я не могу любить вас обеих!»

Торкель рассмеялся:

— Это речи короля двух государств!

— И это совсем не смешно, — возразила Эмма, бросив ему в лицо гроздь винограда. — Но чем больше я пытаюсь понять, что имел в виду Кнут, тем чаще я спрашиваю себя, почему и я не могла бы любить двух мужчин — и делать это открыто? А сейчас, когда Кнут тайно взял с собой Альфиву в Данию, я больше не спрашиваю себя: сейчас я рассматриваю это как свое право. Кнут исчерпал право владеть мною единовластно, теперь он должен будет просто-напросто знать, что и у меня есть любовник!

Он поставил кубок и скатертью вытер губы.

— В твоих устах это звучит ужасно тонко, Эмма, — улыбнулся он. — Думаю, что с твоей логикой не согласится ни Кнут, ни любой из епископов.

— Но это так, — упрямилась она. — Ты согласен со мной? Кнут распутничает в Дании, а я вынуждена проводить свои ночи в одиночестве.

— Да-a уж, — протянул он. — Я должен сказать, что и я подумал нечто подобное, когда король вместо тебя взял с собой Альфиву.

— Что ты подумал? — Эмма затаила дыхание. А он вместо ответа развел руками.

— Что ты не будешь проводить ночи в одиночестве, — наконец выговорил он и вздохнул. — Сейчас, когда король все больше и больше тянет с возвращением.

Он подобрал упавшую на пол кисть винограда, которую она бросила ему в лицо. И не поднимая глаз на Эмму, принялся за ягоды.

«Я должна посвататься?» — некогда спрашивала она у него. Но прежде чем сделать это вновь, надо знать, считает ли он себя сам тем мужчиной, который разделит с нею ложе. Ведь он не ответил на ее вопрос, удалось ли ему изгнать ее из своей памяти? Быть может, она сама виновата; она совсем заговорила его. Как бы мала не была ее гордость перед ним, Эмма все же слишком горда, чтобы спрашивать его об этом еще раз. По крайней мере, сейчас этого делать не хотелось.

— Увы, я стала такой старой в твоих глазах, — вздохнула она, передразнивая Торкеля. — Ведь у тебя сейчас есть кое-что получше.

Нахмурившись, он искоса посмотрел на нее.

— Я что-то не совсем понимаю?.. Это мне в пору сказать тебе такие слова — вот я и говорю!

— Я передаю лишь слова Эдгит, — тихо ответила она. — По ней выходит, будто ты сравнивал ее и меня, и разница была в ее пользу. Да, она намекала даже еще на кое-что!

Эмма не собиралась касаться этой темы, но переполненная воспоминаниями о потерянной доверительности между ними, не смогла удержать себя.

Он вновь умолк, а потом поднял взгляд и пристально посмотрел на Эмму;

— Если это последнее, что я смогу сказать тебе, то я отвечу тебе — я ни полслова не говорил о тебе с Эдгит. Возможно, я злоупотребляю ее доверием сейчас, но я должен сказать, что она действительно пыталась заставить меня признаться в любви к тебе — или хотя бы подтвердить то, что, ей казалось, она знает. Я не считал, что должен был отказываться от тебя, и она могла воспринять мое молчание, как ей заблагорассудится. Но мне кажется, Эдгит унаследовала способность своего отца никому не доверять и все просчитывать, и на этот раз она рассчитала правильно: ее ложь ранила тебя. Словно целилась в темноте, а попала в яблочко.

Да, так оно и было. Эмма подумала о том же и успокоилась.

— Я никогда по-настоящему не думала о тебе так плохо, — сказала она. — Извини за то, что я обидела тебя.

— Нет, — сказал он, покачав своей тяжелой головой. — Хорошо, что ты высказалась. Эдгит злая, мне жаль, что я вынужден говорить об этом. Она любит делать другим плохо. Ее вина в том, что я сейчас говорю: я не имел ничего против того, чтобы ложиться с нею, ведь тогда я мог мысленно быть с тобой — и в твое лоно сеял я всякий раз. Хотя это была и не ты! Вас нельзя и сравнивать друг с другом. В моих мыслях ты — арабская кобылка, изящная в кости, сильная, правда, строптивая, это-то и влечет… Эдгит же — да, она как… йоркширская тягловая лошадь. Вот мое сравнение, если ты хотела его услышать, но если ты расскажешь об этом Эдгит, я сверну тебе шею! Все же Эдгит мне жена перед Богом и людьми…

— Обманутый Кнутом… И долго ты строил Иосифа перед женой Потифара? [43] Потифар — царедворец Фараона, начальник царских телохранителей. Особенно он отличал своим доверием Иосифа и даже вверил ему управление своим домом, но по клевете жены своей, которой не удалось соблазнить Иосифа, заточил его в темницу.

— Звучит как по Библии, но я недостаточно хорошо знаком с ней, чтобы понимать, что ты имеешь в виду? Возможно, догадываюсь. Но — хотя я и вынужден был показать тебе свою слабость, это еще не означает, что я собираюсь совершить с тобой двойное прелюбодеяние. Видишь — я все же кое-что знаю из библейского учения? Да, я хочу — но имею ли я право? Что я отвечу Кнуту, когда он спросит меня? И что ты сама скажешь?

— Я скажу то же, что и Кнут: ты был и до него…

Он кивнул и полный ожиданий посмотрел на нее.

— Правдивый ответ, без сомнений… Он подойдет и для Эдгит.

— Торкель, — поднимаясь, сказала она, — прошлый раз ты, отказываясь от меня, заботился обо мне же. Тогда ты был прав — и я должна поблагодарить тебя за доказательства твоей любви. В таком случае, на этот раз ты отказываешься не ради меня. Если потребуется защищаться, Кнута я возьму на себя. А что касается церковной епитимьи, то мы ее уже выстрадали…