Вера Василевская - Тутмос

— Теперь, по крайней мере, его величество может не беспокоиться за дела в Куше.

— Несомненно! И его величество знает это. Правда, престарелый Менхеперра-сенеб иногда напевает ему в уши всякие глупости…

— Этот дряхлый старик?

— Этот дряхлый старик достаточно могуществен, а уж его око и ухо Инени способен уничтожить любого врага. Вспомни, как он уничтожил царского любимца Рамери! Джосеркара-сенеб, которого все мы любили, должно быть, проливает горькие слёзы на полях Налу.

— Что ж, и великая Нут породила не только Осириса, но и Сетха.

— Поистине… И как хитёр был до поры до времени, мне самому казалось, что он обладает мудростью и добротой своего отца. А ведь не остановился перед тем, чтобы погубить не только этого злосчастного хуррита, но и свою собственную сестру.

— А что с ней случилось?

— Что случается с верной женой после смерти мужа? Она умерла через несколько дней после того, как воды Хапи сомкнулись над головой Рамери. Внял ли владыка богов её мольбам и отнял у неё жизнь, или сама она приняла яд — не знаю, говорили разное. Кое-кто вспомнил о том, что она была небесной женой Амона и нарушила обет целомудрия, и это принесло несчастье и ей самой, и тем, кто соединился с ней.

— Ну, как обстояло дело с Хапу-сенебом, оба мы знаем. Что ж, бедняжка сама выбрала свою судьбу. Хорошо, что фараон оказался столь милостив к её сыну.

— Милосердие его величества поистине подобно милосердию его лучезарного отца!

Чати разрезал гранат на две кровоточащие половинки, невольно задержал взгляд на рукоятке ножа — она была покрыта затейливым узором, изображающим чудесные растения кушитских садов.

— Великий Ипет-Сут так разросся, что сам уже походит на небольшой город. Сколько построено новых помещений, сколько возведено обелисков! Вокруг храма расположилось селение иноземцев, там живут знатные пленники из Ханаана и других земель, их воспитывают божественные отцы. Говорят, потом они становятся верными слугами Великого Дома и исправно несут службу в своих родных землях.

— Это очень мудро.

— Иные, правда, остаются в Кемет и умирают здесь. Как Рамери… Но все они верные люди. Козни чаще всего чинят те, кто никогда не бывал в Кемет и может судить только о её военной силе, но не обо всём её величии. Поэтому я думаю, что всегда вернее полагаться на наместников, подобных тебе, достойный Менту-хотеп. На их плечи возложены тяжкие обязанности, но и благодарность его величества всегда бывает велика. Когда вспоминают о наместниках, я всегда привожу тебя в пример, мой друг Менту-хотеп.

Царский сын Куша скромно склонил голову.

— Думаю, его высочество Аменхотеп, когда взойдёт на престол, будет следовать примеру своего великого отца и щедро вознаградит достойных наместников. Думаю, ты снова получишь богатые дары великого Дома, достойный Менту-хотеп.

Царский сын Куша быстро взглянул на чати.

— Ты полагаешь, Рехмира, что его величество…

Чати смутился. Он смутился так явно, что Менту-хотеп сумел разглядеть даже лёгкий румянец, выступивший у него на скулах, и уловить нервное движение пальцев, слишком поспешно отложивших в сторону нож для разрезания фруктов.

— Конечно, нет! Что это тебе показалось, Менту-хотеп? Его величество ещё очень, очень силён и будет царствовать много лет.

— Но, если так, я вряд ли дождусь награды от нового фараона. Я старше его величества. Но всё же скажи откровенно, Рехмира, ведь его величество, да будет он жив, цел и здоров, сильно постарел за последнее время?

Чати огляделся по сторонам и даже немного отодвинул своё кресло от ствола развесистого кедра, словно дерево могло подслушать его недозволенные речи, потом наклонился к уху Менту-хотепа и прошептал:

— Очень, очень постарел его величество! Ипи говорит, что сердце его устало и уже не может биться с прежней силой. Он не может долго находиться на солнце, редко выезжает на охоту и всё чаще прибегает к целебным средствам. Его величество Тутмос, да продлят боги его благословенные дни, очень устал…

Менту-хотеп огорчённо развёл руками.

— Что делать! Время не щадит и фараонов.

— Я скажу тебе ещё вот что, — прошептал Рехмира совсем уже тихо, почти касаясь губами уха царского сына Куша. — Может быть, тот роскошный подарок, который ты намереваешься послать фараону, стоило бы приберечь для наследника?..

Он лежал неподвижно, словно тело его уже превратилось в сах, чувствуя не боль в сердце, а громадную усталость, как будто прожитые годы сошлись все разом и легли грузом на некогда сильные плечи. У жреца, поднёсшего ему чашу с густой темноватой жидкостью, тоже было усталое лицо, и фараон подумал, что, должно быть, этот жрец уже несколько часов стоит у его ложа. Чья-то прохладная рука легла на его лоб, и он узнал руку жены — не той пополневшей пятидесятилетней женщины, которую привык видеть в последнее время, а той тоненькой девочки Меритра, что бежала к нему и искала защиты от строгих наставниц в его объятиях. Он не хотел поворачивать голову и видеть лицо жены, потому что знал, что оно не может измениться, и слабым движением век дал понять, что доволен прикосновением этой лёгкой, волшебно помолодевшей руки. Над ним, в высоте, парил золотой сокол с радужными крыльями, он казался очень большим, способным покрыть не только ложе, но и весь дворец. Неужели они, те, кто находились рядом с ним, не чувствовали этого?

— Я умираю, Меритра? — спросил он, и голос его прозвучал так тихо, что слился с шелестом пальм, которых много было в покое.

— Твоё сердце остановилось на миг, но забилось вновь, мой возлюбленный господин. Теперь всё будет хорошо…

Он спросил равнодушно, как будто не слышал её слов:

— Где царевич?

— Он на охоте, любимый. Прикажешь послать за ним?

Он сделал неопределённый жест рукой, едва оторвав её от ложа, который мог означать и согласие, и отказ. Меритра не поняла и переспросила:

— Послать?

— Он не успеет…

Тутмос слегка слукавил, он думал о другом — конечно, сын любит его, но невольная радость, которая засверкает на его лице при известии, что он восходит на престол, причинит боль, а её хотелось бы избежать в эти последние часы. Аменхотеп слишком прямодушен, как раз в этом и подобен отцу, но иногда чересчур груб и совершено не способен понимать чувства окружающих. Пусть лучше его радостное лицо видят другие, а холодеющие руки Тутмоса ощутят лишь влагу сыновних слёз.

— Твоё величество, прикажешь позвать Менхеперра-сенеба?

Он удивился — зачем? Если бы был жив мудрый Джосеркара-сенеб, он приказал бы позвать его. Верный друг сумел бы утешить умирающего, а если бы последние страдания содрогающегося тела стали невыносимыми, нашёл бы средства облегчить их. Но Джосеркара-сенеб давно уже вкушает плоды на полях Налу, он ушёл, оставив на земле только свой голос, который сейчас звучит в ушах Тутмоса: «Иди, иди, иди…» Кто же сказал, что человек уходит, не оставив никакого следа? Это звезда падает с небес, сгорая в бесконечном пространстве, ибо она нема и бездушна. Но почему никогда раньше Тутмос не слышал этого голоса, хотя так хотел услышать его, хотя так нуждался в совете и утешении и с тоской смотрел в пустоту, которая не могла облечься плотью мудрого жреца, чья жизнь была посвящена царскому дому? Но он звучит, звучит всё явственнее, этот голос, призывающий Тутмоса-воителя продолжать свой путь. Когда-то умирающий отец произнёс то же слово: «Иди!»