Вера Василевская - Тутмос

— Но ведь было время, когда ты кусался и царапался, я своими глазами видел следы твоих зубов и ногтей на руках отца, — заметил Инени.

— Я был глупцом, я блуждал в темноте, я был слеп, — ответил Рамери, помрачнев. — За каждый след моих зубов и ногтей на руках учителя я готов заплатить каплей моей крови.

— Ты просто хвастаешься! — засмеялся Инени, хотя ему было противно собственное притворство — он ясно видел, что Рамери не лжёт и не хвастается. — Кто же потребует от тебя твоей крови? Не отец и никто другой. Твои слова — это песок, который умчит ветер.

Ни слова не говоря, Рамери отстегнул кинжал, висевший у него на поясе, и молниеносно, прежде чем Инени успел что-либо сказать или сделать, ударил им себя по левой руке, чуть ниже локтя. Из глубокого пореза сразу потекла кровь, а Рамери опять пристегнул к поясу кинжал и посмотрел на потрясённого Инени всё тем же спокойным взглядом своих тёмных глубоких глаз. Он не стал мешать Инени перевязывать ему раненую руку и больше в ту встречу не произнёс ни слова, но его поступок наполнил сердце будущего жреца ужасом и почти благоговейным восторгом. С тех пор ему не раз пришлось убедиться в полном презрении Рамери к физической боли и вообще к каким бы то ни было лишениям, и ловить хуррита на слове ему больше не хотелось. Сегодня Рамери вновь поразил воображение Инени искусным обращением с дротиком, этого было уже достаточно, и мальчики отправились на двор храма, где, сидя под навесом, можно было наблюдать за неспешной, деловитой жизнью двора и разговаривать о чём угодно, не боясь не услышать зова наставников. Занятия Инени на сегодня были уже кончены, но Рамери предстояло ещё заниматься военными упражнениями, как только вернётся из казарм Амон-нахт, обучавший его этому искусству.

— Говорят, тебя уже водили во дворец и ты видел царевича, это правда? — спросил Инени.

— Правда.

— А что ты чувствовал, когда с тобой говорил его величество — да будет он жив, цел и здоров?

— Боялся пропустить что-нибудь из его слов.

— А сам ты говорил что-нибудь?

— Как я мог, Инени? — Из скромности Рамери ни словом не обмолвился о том, что фараон задал ему вопрос и он сумел на него ответить, причём ответ явно понравился и его величеству, и Джосеркара-сенебу. — Это всё равно что говорить с самим великим Амоном.

— Но ведь с богом мы говорим и обращаемся к нему, а жрецы даже получают от него ответы, — важно сказал Инени. — А верховным жрецам позволено даже давать советы фараонам. Может быть, я буду верховным жрецом.

Рамери улыбнулся добродушно, но чуть насмешливо.

— Всё может быть.

— А кем станешь ты?

— Начальником царских телохранителей. Тогда смогу быть при его величестве постоянно, днём и ночью, и смогу выполнить всё, о чём говорил его величество — да будет он жив, цел и здоров!

Инени задумался.

— Это очень почётная должность. Многие воины мечтают о ней.

— Они мечтают, а я сделаю, — отрезал Рамери.

Инени недоверчиво покосился на своего друга, поражённый смелостью его слов.

— Для этого нужно оказать очень большие услуги его величеству. Как Пенту, нынешний начальник. Он спас его величество в пустыне во время песчаной бури. И потом… — Инени запнулся, — он свободный человек и родом из самого Мен-Нофера, а ты…

Он не смотрел на друга и не мог видеть, как по лицу Рамери пробежала тень: Инени было очень стыдно, что он произносит эти слова, ведь они в какой-то мере умаляли и его собственное достоинство, но некий злой дух заставил его не только произнести, но и повторить их. А Рамери молчал, и это молчание было невыносимо для робкого и совсем не злого по природе Инени. Он не выдержал, поднял глаза и с удивлением увидел всё то же спокойное лицо, твёрдый и прямой взгляд — Рамери взял себя в руки, мгновенно, как умеют это делать только очень сильные духом люди.

— Я раб великого Амона, — сказал он негромко, ровным голосом. — Владыка богов призвал меня служить его сыну, и я буду это делать до смерти. А если и живой бог Кемет говорил мне об этом, как могу я сомневаться или считать свою судьбу несчастливой?

Инени вздохнул с облегчением и сразу заговорил о другом:

— Вчера в храме был господин Сененмут, воспитатель царевны Нефрура. Он принёс в жертву драгоценное масло. Говорят, что как архитектору ему нет равных. Он сейчас руководит постройкой Дома Вечности [53] …руководит постройкой Дома Вечности… — Дом вечности — иносказательное название гробницы. его величества, да будет он жив, цел и здоров. А как только закончит, сразу перейдёт к работам в гробнице её величества. Он очень часто бывает в её покоях, она с ним постоянно разговаривает. Я слышал, как царевна жалуется на невнимание учителя. Но если у господина Сененмута важные дела с её величеством…

— Они вместе проводят время на царской барке, — лениво заметил Рамери. — Это все знают.

— Как так — проводят время?

Рамери ничего не ответил и только вздохнул, сетуя на недогадливость своего друга. В некоторых вещах он смыслил куда больше, чем образованный и изнеженный Инени.

— А ещё завтра в храме будут читать таинственные молитвы о здравии его величества. Пока мне нельзя слышать их, но скоро будет можно. На будущем празднике великого Амона я уже буду нести чашу со священными курениями. Мой дед говорит, что если я и дальше буду так хорошо учиться, скоро смогу стать младшим жрецом, а потом и херхебом [54] …смогу стать младшим жрецом, а потом и херхебом. — Херхеб — одна из жреческих должностей, учёный писец священной книги. Во время торжественных церемоний херхеб читал священные изречения и произносил проповеди, его призывали и в тех случаях, когда сыну фараона нужно было дать имя. . Я пробовал дома читать проповедь, только ты никому не говори. Я умею говорить красиво, недаром нас этому учат в школе. А жрецу очень важно уметь красиво говорить. Правда, мой отец считает, что иногда человеку лучше меньше говорить и больше делать, но ведь он врачеватель, ему можно молчать, когда изготовляешь лекарства. А потом, ему всё-таки много приходится говорить, когда он учит вас, прибывших в Кемет, — Инени искусно обошёл щекотливую тему, — а иначе вы вряд ли бы научились нашему языку и вообще всему, что полагается. Знаешь, даже его величество…

— Послушай, — перебил его Рамери, — можешь ты мне сказать, кто сделал калекой моего учителя?

Он сказал «моего учителя», а не «твоего отца», и ревнивое сердце Инени ощутило острый укол обиды. Стараясь не выдать этого чувства, он ответил сухо:

— Это случилось по воле великого Амона в тайном святилище бога. Мой отец рассказывал мне ещё кое-что, но этого я тебе не могу сказать.

Инени лгал, но ему эта ложь казалась вполне безобидной. Должен же он хоть в чём-то превосходить Рамери, с которым делит даже любовь отца!