Эрик Нойч - Встреча. Повести и эссе

Ранним утром Гёльдерлин покидает Хомбург и выходит на франкфуртский тракт, немногим позже он уже возле Адлерфлюхтского хутора, что у Эшенхаймских ворот, — прекрасная утопающая в садах усадьба с видом на горы.

Что сейчас — весна? Или лето?

Когда городские часы бьют десять, он стоит перед низенькой живой изгородью, рядом с тополями, растущими вокруг дома; посох закинут теперь на плечо. В одном из верхних окошек появляется белый платок, ее знак. Он медленно идет к воротам, затем, крадучись, — к маленькой беседке неподалеку, осторожно оглядывается по сторонам. Слышен шорох. Рука, незаметно раздвигающая хитросплетения вьюнов, письмо, ее фигура по ту сторону кустарника, он едва успевает взглянуть ей в лицо, и вот уже быстрые шаги удаляются, хрустит песок под ногами.

В иные дни даже без письма. Она просто подходит к окну, всматривается в его лицо среди зелени: он прислоняется к дереву.

— Неужели это ты, любимый? Природа пуста и молчалива, когда тебя нет. А в душе так много страха…

— Любимая, скажи, что лучше — молчать о том, что таится в наших сердцах, или хоть иногда видеть друг друга?..

— Не знаю, мне страшно, я так боюсь, вдруг нас предадут. Отчего ты бледен? Я знаю, ты живешь только ради меня. Так не отказывай себе в радости. Твои письма я все переплела, словно книгу. Никто не сможет любить тебя так, как я. И ты тоже не смей никого любить так, как меня. Прости мне эту корысть…

— Я долго убеждал себя, что смогу примириться со всем. Как часто запрещал я себе даже думать, даже мечтать о тебе, я твердил, что мы сможем жить, друг от друга отрекшись, будто бы отреченье само наделит нас силой. Вот почему я не писал…

— Я все равно была не одна. Как это мучительно — носить в себе такую тяжесть. Ты ведь придешь опять через восемь дней, правда? Мне показалось однажды, что твоя тень мелькнула в аллее. А может, это в самом деле был ты?..

Настало лето. Вот уж год миновал с тех пор, как Гёльдерлин покинул дом Гонтаров. Тайно обмениваются они письмами, встречи их редки и мимолетны.

Игра фантазии. Встречи, словно в мире теней. И словно в мире теней — объятия. Так говорят они сами.

И снова мы переносимся в май. Троица, прекрасная разубранная ива у подножия Рёдерберга, они живут в гуще зелени, в саду среди лугов, вокруг множество каштанов, все в цвету. Гёльдерлин, домашний учитель, играет на флейте, Мари, экономка, подыгрывает ему на гитаре: не капризничай, дружочек, ведь часы бегут. Самая настоящая пастораль, да еще дети резвятся кругом.

Первые дружеские беседы в цветущем саду, в ее кабинете. Голоса природы, музыка и их собственные голоса.

Когда на свете только мы, и друг для друга, о безмятежные часы. Гёльдерлин читает ей стихи, отрывки из «Гипериона», говорит: Есть на свете одно существо… [91] Есть на свете одно существо… — Цитируется отрывок из письма Нейферу (10 июня 1796 г.), речь идет о Сюзетте Гонтар, см.: Гёльдерлин . Сочинения, с. 484.

Дом Сюзетты Гонтар «У белого оленя» расположен вблизи Оленьего пруда, всего в нескольких шагах от родительского дома Гёте. Якоб Фридрих Гонтар, банковские операции, торговая экспедиция и посреднические услуги в оптовых закупках шерсти и хлопка. Les affaires avant tout. Дела прежде всего.

Людской поток, некогда лениво текший по улицам, превратился в полноводную реку. Именитые гости и всевозможные торговые компании, тщеславие и роскошь, выставляемые напоказ вместо разумного употребления во всеобщее благо, — так записывает в своем дневнике некий господин Церледер из Берна, проезжая через Франкфурт.

Франкфурт — это новый мир.

В последний день 1795 года Гёльдерлин представляется своему работодателю согласно рекомендации доктора Эбеля.

Биржевой курс — тут я как рыба в воде, весело говорит глава семьи, а вот как воспитывать детей и чему их учить — это уж ваше дело.

Ему отводят комнатушку на чердаке. Дети почтительно здороваются с ним. Анри называет его «мой милый Гёльдер». Он всем приходится по душе. Со своим воспитанником он должен заниматься лишь в первой половине дня, жалованья ему положено четыреста гульденов в год, все остальное время он свободен. На деньги, которые благодаря этому удастся сэкономить, его брат сможет получить образование.

В первой половине дня госпожа Сюзетта почти не показывается. Она избегает веселых и шумных сборищ, где мужчины тотчас принимаются ухаживать за дамами. Она больше любит слушать, нежели говорить. Только в кругу домашних испытывает она подлинную радость, там она ласкова и доверчива.

Она стояла предо мной с улыбкой, в красе непреходящей совершенства.

Гёльдерлин говорит, что счастлив, как орел в полете. Он называет ее Диотимой.

— О, если бы у ног твоих я мог со временем стать настоящим художником, в этой тишине и свободе. И чтобы мы всегда были вот так рядом…

— Тебе это необходимо — раскрывать окружающим душу и говорить прямо из глубин сердца. Если порою ты бываешь мрачен и угрюм, то потому лишь, что кто-то не понял тебя, и вот ты уже не веришь в себя и не заглядываешь в глубины свои.

Быть может, мне и удастся вдруг по неведомому счастливому наитию обрисовать хоть одну сторону ее существа? Это Гёльдерлин пишет Нейферу. Ты поймешь, что сейчас мне больше, чем когда-либо, хочется писать стихи. Впрочем, не столь уж важно, будет ли в Шиллеровом альманахе одним нашим стихотворением больше или меньше. Мы все равно станем тем, чем должны стать.

Как жизнь прекрасна! ты живешь…

Несколько дней он проводит у Синклера в Хомбурге, это в трех часах пути. Надворный советник Юнг и Лёйтвайн, Андреас Хан, священник, распевающий перед своими прихожанами французские песни о свободе, — люди, достойные внимания.

История рода человеческого, говорит Юнг, есть не что иное, как свидетельство медленного, но неуклонного его развития, распространения все более истинных представлений об извечных наших правах и потребностях, о подлинной морали.

Знаменательные слова.

Французская армия переправляется теперь через Рейн, говорит Лёйтвайн.

Если французы добьются хотя бы незначительного перевеса над противником, думаю, что и немцы поднимутся тогда все, как один! — восклицает Синклер.