Джалол Икрами - Дочь огня

— Хорошо работаешь, — похвалил он. — За что замели?

— Замели? — переспросил Хайдаркул.

— Ну, сюда, в кичман, за что толкнули? — снисходительно пояснил брюнет.

Но Хайдаркул молчал, не очень-то доверяя этому господину.

— Где работаешь? — потеряв терпение, спросил брюнет.

— В депо.

— Эге, да ты из политических? Хайдаркул отрицательно покачал головой.

— На баррикады небось ходил? «Марсельезу» пел?

— Никуда я не ходил, ничего не пел!

— Да ты что, разговаривать со мной не изволишь?! Да ты знаешь, кто я?

Хайдаркул с неподдельным удивлением смотрел на странного господина.

— Я — Нерон, слыхал?

При этом имени Хайдаркул вздрогнул. Несколько лет подряд имя это гремело от Бухары до Мерва, наводя ужас на мирных жителей. О Нероне и его шайке Хайдаркул наслушался самых невероятных историй. Теперь он понял, среди кого находится, и перепугался: нечего сказать, так расправился с парнем, которого сам Нерон называл Степой. Хайдаркул решился на хитрость.

— Нерон? — переспросил он. — Кто же Нерона не знает? Знаю. Нерон — хороший человек. Он бедняка не обидит.

И Нерон клюнул на эту удочку. Он снова хлопнул Хайдаркула по плечу и ласково спросил:

— Бабки есть?

Хайдаркул помрачнел. Слово «бабки» он понял в прямом смысле. Он хотел было рассказать, как Гани-джан-бай погубил его жену и дочь, как он отомстил за их смерть и зарезал Гани-джан-бая. Но тут опомнившийся Степа опять кинулся на Хайдаркула. Завязалась драка. Нерон не вмешивался, он забавлялся, подбадривая то одного, то другого. В руке Степана блеснул нож. Тогда другие арестанты, до сих пор безучастно наблюдавшие со своих нар за этим поединком, подняли страшный крик.

В двери щелкнул замок.

— Шухер! — послышалось с нар. В камеру вошел надзиратель.

— А чего вы к нам политического подсадили? — угрожающе косясь на Хайдаркула, закричал Степан. — Заберите эту собаку, все равно я его завалю.

— Отдай нож! — приказал надзиратель. Степан неохотно отдал нож.

— Дурак, — сказал надзиратель, — разве из сартов политические бывают? Его за убийство взяли.

— За убийство?.. — растерянно протянул тот.

После этой истории никто уже не решался задевать Хайдаркула. Постепенно и Хайдаркул привык к своим соседям. Он поведал им о своей жестокой судьбе, и эти люди, тоже обиженные жизнью, прониклись к нему своеобразным уважением и сочувствием.

Наступил день, когда Хайдаркула отвели к следователю. За письменным столом сидел крупный мужчина с мясистым багровым лицом и что-то писал. Не поднимая головы, он спросил:

— Имя, имя отца, сколько лет, чем занимаешься?

Хайдаркул ответил на вопросы. Наступило долгое молчание, перо следователя продолжало скрипеть. Хайдаркул смотрел на его бритую голову, на отливавшие серебром погоны и думал, что у него самого нестриженая голова, а скоро будет полнолуние и начнется ураза. А что, если попросить следователя, чтоб он приказал его побрить?

Углубившись в свои думы, Хайдаркул не услышал вопроса.

— Ты что — оглох! Гани-джана, сына Каракулибая, ты убил?

— Я отомстил за жену и дочь, — тихо ответил Хайдаркул. Потом он рассказал следователю все: он ничего не скрывал, он верил в справедливость.

— Теперь вы сами видите, что я должен был его убить, да простит меня бог, — закончил свой рассказ Хайдаркул. — И вы на моем месте поступили бы так же.

— Ну, положим, я бы так не поступил, — улыбнулся следователь. — Я бы подал на обидчика в суд… Так что же нам с тобой делать? — задумчиво продолжал он, вынимая из ящика стола папиросу. — Придется передать тебя правительству его высочества эмира бухарского — они этого требуют, и закон на их стороне.

— О, нет, нет! — прервал его Хайдаркул. — Я прошу вас, не передавайте меня в руки эмира! Закон белого царя справедлив, а закон эмира жесток и неправеден.

— Конечно, — протянул следователь, — если бы твое дело было подсудно нашему суду, он, может быть, и вынес бы тебе милостивый приговор. Но что делать? — Он развел руками. — Эмир требует передать тебя в руки его властей.

— Но ведь я — подданный белого царя. Он не должен отдавать своих подданных в чужие руки. — В простоте души Хайдаркул еще верил, что может убедить следователя. Но тому надоел этот разговор, да к тому же он все равно ничего не мог изменить.

— Ты что же? Убил человека, совершил преступление и думаешь, что теперь государь император должен тебя защищать?

Нет, пусть тебя судит эмирский суд!

Хайдаркул дрожащим от страха голосом молил не отдавать его в руки тиранов. Но следователь уже не слушал его, он долго писал, а потом велел Хайдаркулу расписаться. Ничего не понимая, бедняга расписался, и жандармы отвели его обратно в камеру.

Через некоторое время Хайдаркула снова вызвали. На этот раз охранник привел его в маленькую комнатку, где его ждала соседка, немолодая русская женщина, сын которой работал вместе с ним в депо. Хайдаркул был тронут до слез. Меньше года жил он по соседству с этой женщиной, и не родня она ему, и даже веры другой, а вот не забыла, пришла к нему в тюрьму, принесла хлеба, отварную картошку, бутылку молока…

— А ты не огорчайся, милый человек, — говорила она по-бабьи жалостливо, — не бросят тебя товарищи в беде. Вчерась собирались в депо. Чего-то там толковали. Бог даст — еще и освободят.

Хайдаркул стал расспрашивать ее о своих товарищах.

— Все живы-здоровы. Хотели сами прийти к тебе, да дела задержали. Придут завтра и все расскажут. Ну, бывай здоров, не тужи.

Женщина попрощалась, вытерла глаза платком и вышла.

Вроде ничего особенного она ему не сказала, но он запомнил на всю жизнь, как она сидела пригорюнившись, с каким участием смотрела на него, с лаской, как родная мать, и в который раз Хайдаркул подумал: неправду говорили муллы, что иноверец не может быть другом мусульманина. Нет, не вера разделяет людей…

В эту ночь Хайдаркул долго не мог заснуть. С улицы слышались паровозные гудки, пение пьяных гуляк, откуда-то, кажется, из соседней камеры, доносился женский плач. Рядом храпел Степан, кто-то разговаривал во сне, кто-то скрежетал зубами Под полом возились и пищали мыши. Сон не шел…

Хайдаркул с детства привык к побоям. Его били, привязывая к дереву, били, не привязывая. Он голодал, страдал от холода, но никогда не думал, что попадет в тюрьму. Проходя мимо тюрьмы, он видел закованных в цепи арестантов с желтыми, осунувшимися лицами, сидели они на солнышке у ворот тюрьмы и вязали сети, мешки, шнурки для подвязывания штанов… Как-то Хайдаркул купил у одного из них мешок и спросил, всем ли арестантам разрешается выходить на улицу. «Нет, — ответил тот, — большинство долгие годы сидят в вонючей яме, не видя солнечного света». И вот он сам попал в тюрьму, он сам лишен солнечного света, и не верится, что будет жизнь другая — без камеры, без этих нар, без параши…