Джалол Икрами - Дочь огня

— Давайте знакомиться, — приветливо сказал вошедший по-узбекски. — Григорий Иванович Соколов. У нас, кажется, с вами билеты одинаковые — в Сибирь? — улыбнулся он. — Трое суток просидел здесь. Ну и жара! Как в хорошей бане. А вы?

Хайдаркул назвал себя и сказал, что работал в депо.

— А вы не знаете Николая Смирнова? — тотчас спросил Соколов.

— Как же, очень хорошо знаю, — ответил Хайдаркул. — Если бы не он, меня, может, уже на свете бы не было. — И он рассказал новому знакомому о своем несчастье, о том, как товарищи пытались его выручить.

— Да, я слыхал, какую борьбу вели рабочие из-за вас, — сказал Соколов. — Ведь я сам тоже работал в депо.

У нас в Баку крепкая организация была. Задали мы буржуям жару… да вот только я сплоховал, попался с листовками, вот меня и укатали. А Смирнова я еще по Баку знаю. Хороший человек…

— Спасибо ему, если бы не он и не товарищи, болтался бы я уже в петле. Ведь у эмира суд один — виселица или нож палача. Правда, и десять лет каторги не велика милость. А я-то надеялся, что суд белого царя будет справедливым. Да, видно, только бог справедлив.

— Э, да ты, я вижу, еще совсем наивный человек, — усмехнулся Григорий Иванович. — Веришь в справедливость белого царя. До сих пор не понял: что эмир, что белый царь — все одним миром мазаны.

Соколов удобней устроился на нарах, вытянул ноги, вынул из кармана пиджака кисет с табаком, свернул цигарку и протянул кисет Хайдаркулу, но тот отказался.

Несколько раз затянувшись, Соколов поднялся и начал ходить по купе — три шага в одну сторону, три шага в другую. Сев рядом с Хайдар-кулом, он вдруг спросил:

— А ты петь умеешь?

Хайдаркул удивленно взглянул на него и, помедлив, ответил:

— Да нет, я уж, пожалуй, отпелся…

— Когда это? — не поняв, спросил Соколов.

— Да уж давно… А ты что — петь любишь?

— Люблю… — задумчиво сказал Соколов. — Только я пою русские песни. — И он запел. Он пел лирическую песню о жестокости возлюбленной, о любви, о верности… И хотя он пел по-русски и совсем тихо, но было в его пении что-то такое трогательное, хватающее за душу, что Хайдаркул слушал как зачарованный.

— У вас есть жена, дети? — спросил Хайдаркул, когда тот кончил петь.

— Сын у меня и жена, — ответил Соколов, — жену звать Наташей, она работает в Баку на нефтепромыслах. А сынишке два года, с матерью остается… — Соколов замолчал. — Ну и баловник, ни минуты спокойно не посидит. Мы с ним все песни пели. Как они там без меня?.. Мать совсем старая. Все заботы на Наташу легли…

Хайдаркул снова вспомнил трагическую смерть дочери и жены. Бедняжки, не видели они светлого дня… Но он хоть отомстил за них. А что делать этому бедному урусу? Кому он будет мстить?

— Мы боролись за счастье наших детей… — прервал мысли Хайдар-кула Соколов, — не вышло, попался я им в лапы… Ну ничего, друзья за меня отомстят, доведут борьбу до конца!

За темной ночью идет рассвет, — перевел на узбекский язык таджикскую поговорку Хайдаркул.

Ничего, и для нас наступит светлый!

Конечно, — весело улыбнулся Соколов, — все будет хорошо. Это ты сказал: и для нас наступит светлый день, день победы. А уж тогда я обязательно приеду к тебе в гости, в Бухару. Небось угостишь меня бухарским пловом?

— Дай-то бог!

— Говорят, бухарский плов очень вкусный.

— Вкусный, — улыбнулся Хайдаркул, — я в этом деле мастер, здорово понимаю. Приготовлю такой плов, что ты не заметишь, как пальцы съешь.

— Очень хорошо. Поедим твоего плова, а потом ко мне в Баку поедем. Тебя Наташа бакинским пловом угостит, жареной рыбой, селедочкой.

— Селедочкой? А что это такое?

— Селедка-то? А ты что, не знаешь? Да на свете ничего вкуснее нет селедки. Особенно когда ее Наташа приготовит… Эх, даже сейчас слюнки текут.

— Да из чего ее делают, селедку?

— Селедка — это рыба такая, понимаешь, рыба так называется. Только по-особенному приготовленная… Эх, заговорили мы с тобой о жратве, а в животе у меня прямо волки завыли. Давай-ка перекусим.

Соколов вытащил из мешка краюху хлеба, разломил ее пополам, и оба принялись за еду.

— Ничего, приятель, не журись. Живы будем, не умрем. Со мной не пропадешь… А сейчас давай спать, а то я двое суток почти глаз не смыкал. — Свернув пальто и подложив его под голову, Соколов растянулся на нарах.

Хайдаркул тоже лег и сразу уснул.

Когда он проснулся, поезд мирно постукивал на стыках. Соколов сидел с ногами на нарах, обхватив колени руками.

— Поднимайся, завтракать будем. Принесли хлеб с чаем.

— Куда мы едем?

— Не знаю, кажется, в сторону Ташкента.

Куда их везут, понять было невозможно. Прошел день, наступила ночь, потом снова день. Поезд подошел к какой-то большой станции. Вагон отцепили и поставили на запасный путь, а их вывели из вагона. День был чудесный, на небе — ни облачка, ярко светило солнце Хайдаркул с интересом оглядывался.

— Да это Самарканд, — сказал Соколов.

Начальник охраны выстроил вокруг них солдат с обнаженными шашками, и арестантов повели в город.

Сразу за вокзалом начались сады и виноградники, по широкой мощеной дороге шли пешеходы, ехали арбы, фаэтоны…

Попадалось много русских. Не обращая внимания на арестованных, мимо проходили и проезжали солдаты, офицеры, чиновники. Брели по дороге или ехали верхом на ишаке крестьяне, они с состраданием глядели на Хайдаркул а и Соколова.

Была ранняя весна. Деревья стояли в цвету, почки набухли и распустились, нежно зеленела травка. Но цветущую весну заслоняли от арестантов обнаженные шашки солдат.

Шли долго. По пути солдаты отдыхали в какой-то чайхане, а Хайдар-кула и Соколова усадили в углу двора, у стены, не сняв даже наручников. Потом снова шли. Только в сумерках дошли до тюрьмы. Их посадили в одну камеру.

В самаркандской тюрьме Хайдаркул провел с Соколовым около четырех месяцев. Соколов учил его писать по-русски. Обертки от чая, папиросные коробки, стены, пол — все годилось для занятий. Вместо карандаша пользовались углем, куском извести — всем, что попадалось под руки. А потом решились и попросили у пожилого надзирателя огрызок карандаша.

Хайдаркул сначала научился писать свое имя, некоторые русские слова, а потом и целые фразы. Вскоре уже мог прочесть то, что было написано на спичечных и папиросных коробках. Как-то Соколов раздобыл русскую газету «Туркестанские ведомости». Первые дни Хайдаркул с трудом читал заголовки, но через некоторое время научился разбирать даже мелкий шрифт. Его успехи радовали Соколова. Вообще Соколов был неутомимым человеком. Он никогда не поддавался плохому настроению, всегда что-то мастерил, даже здесь, в тюрьме, умудрялся находить какое-нибудь занятие.

Иногда он философствовал:

— Коли вода до шеи дойдет, всякий человек плавать научится. Вот так же и ваш народ. Терпит, терпит, а потом возьмет и выбросит к чертовой матери эмира и всех его прихлебателей. Для этого, конечно, надо, чтобы люди твердо знали, чего они хотят. Взять, например, тебя — ведь не стерпел обиды, не побоялся на самого бая руку поднять. Но что изменилось от того, что ты убил одного бая? Одним баем на свете стало меньше — и все. Сплоховал ты, братец! Сидишь вот теперь без всякого толку.