Джалол Икрами - Дочь огня

— Да ведь и тебя посадили, — оправдывался Хайдаркул.

— Это, конечно, глупо, что меня схватили. Но дело тут совсем другое. Я выполнял задание организации. Попадаться, конечно, не надо было…

Но ничего, я помирать не собираюсь. Но в Сибири люди живут, и там дело найдется.

Под влиянием Соколова Хайдаркул стал на многое смотреть другими глазами. В душу пахнуло свежим ветерком надежды; он поверил в себя, понял, что все зависит от человека, он сам может изменить свою судьбу.

Но вот однажды в камеру вошел надзиратель и приказал Хайдаркулу собираться. Друзья крепко обнялись.

— Не унывай, брат, — сказал Соколов, — я уверен, мы с тобой еще встретимся… — И тихо добавил: — В лучшие времена.

Во дворе стояла большая группа арестантов. Их выстроили и повели на станцию.

Целый год гнали Хайдаркула по этапу, из города в город, из одной пересыльной тюрьмы в другую. Нигде подолгу не задерживаясь, то поездом, то на лошадях, то пешком шел он, в отрепьях, закованный в кандалы, пока не прибыл в Нерчинский округ.

В Акатуе стояла зима. На хмуром небе, казалось, никогда не было и не будет солнца. Горная каменистая земля, короткое лето и трудная, каторжная жизнь.

Первые дни их держали в камерах, а потом погнали на работы. С раннего утра до позднего вечера арестанты дробили в горах камни, грузили вывозили породу. На работе оковы с рук снимали, а на ногах они оставались все время. На ночь всех загоняли в огромные холодные бараки, разделенные нарами на две части. Кормили впроголодь: похлебка и ржаной хлеб пополам с отрубями.

Три месяца такой жизни доконали Хайдаркула. Он тяжело заболел, метался в жару и бредил.

Старостой в их бараке был старик Израиль Борисович. На работу его не гоняли, на обязанности старосты лежало убирать и охранять барак. Как Хайдаркул потом узнал, Израиль Борисович был знаменитый петербургский врач. Три года тому назад его сослали на каторгу за революционную деятельность. Израиль Борисович заботливо ухаживал за больными, поил какими-то порошками и спас Хайдаркула от смерти.

Оказалось, что доктор с опасностью для жизни привез с собой в Акатуй лекарства. Ведь здесь не слишком пеклись о здоровье каторжан. Если кто-нибудь тяжело заболевал, начальство позволяло не выходить на работу — вот и все.

Хайдаркул проболел больше полутора месяцев. Доктору помогал ухаживать за больным татарин Зинатулла Абидин, учитель из Оренбурга. Хайдаркул подружился с ним еще в оренбургской тюрьме. Абидина посадили за то, что он с красным знаменем в руках шел во главе демонстрации рабочих кирпичного завода. Во время демонстрации был убит жандарм. Убийство тоже приписали Абидину и приговорили к восьми годам каторги. Зинатулла чем-то напоминал Хайдаркулу Соколова — такой же энергичный и веселый, так же любил помогать своим товарищам.

Абидин знал таджикский язык и очень любил поэзию. От него Хайдаркул впервые услыхал имена великих поэтов — Рудаки, Омара Хайяма, Хафиза, Саади. Учитель читал ему их стихи и стихи татарских поэтов — Абдуллы Тукая, Маджида Гафури.

Целый год работал Хайдаркул на руднике. Смертность в Акатуе росла угрожающе, но только когда начала болеть сама охрана, начальство всполошилось и открыло небольшую больницу. Врачом там поставили Израиля Борисовича. Вскоре он добился, чтобы Хайдаркула направили к нему санитаром. Жить стало легче.

В 1914 году началась война. Единственного сына доктора отправили на фронт. Старик совсем сдал, он жил только письмами, которые получал из дома. Вскоре пришло страшное известие: его сын погиб. После этого старик не прожил и десяти дней.

А через полгода Хайдаркулу пришло освобождение…

Хайдаркул закончил свой рассказ. Наступило долгое молчание. — Десять лет прошло, — вздохнул Амон. — Но вы были все время с нами…

Ака Махсум поднялся с места.

— В мусульманском мире, — заговорил он, — того, кто совершит паломничество в Мекку, называли хаджи, почитали как святого. А в наше время достоин почтения тот, кто перенесет столько страданий, сколько перенесли вы, Хайдаркул, но не сдастся, не покорится, а станет еще сильнее… Вот почему почитаю вас.

Ака Махсум дотронулся обеими руками до плеча Хайдаркула, провел ими по своим глазам. Хайдаркул обнял и поцеловал его.

— Ну, а теперь расскажите о себе. Вы же ездили в Казань…

— Замечательный город Казань. Хотел было я там остаться, — стал рассказывать ака Махсум, — да товарищи стали звать домой, писали, что мой друг кушбеги подох, а вскоре и миршаб отправился вслед за ним. Вот тогда я понял, что мне пора возвращаться. Так что здесь я уже давно. Есть у нас тут, в Бухаре, такая организация — младобухарцы. Я с ней связан. Но народ там трусливый, нерешительный, только болтать умеют. Предлагал я им связаться с большевиками в Кагане, а они боятся, не соглашаются. Им хочется, чтобы и овцы были целы, и волки сыты.

— Видно, надежды на них мало, — сказал Хайдаркул.

— Это верно, — подтвердил Смирнов. — Нам здесь, в Бухаре, надо иметь крепкую большевистскую ячейку. А ее пока нет.

В это время жена Умар-джана накрыла дастархан, друзья уселись вокруг, беседа продолжалась.

Стоял ясный весенний день, небо было высокое, солнечное и радостное. Но вот набежала на солнце тучка, и неожиданно полил дождь — озорной, искрящийся в лучах солнца крупными алмазными зернами. Он прошел, даже не успев промочить глинистую мостовую, а лишь слегка покрыл ее рябинками. В народе такие весенние дожди называют благодатными: после них на душе становится как бы радостнее. Тучка растаяла, и небо стало светлым, как вода в хаузе Мирдустим.

Только вчера хауз до самых краев наполнили водой. За ночь муть осела, и вода стояла спокойная, чистая и прозрачная.

Асо рано управился с делами. Он разнес по домам воду, вернулся к хаузу, вывернул наизнанку бурдюк и повесил его на большой гвоздь, вбитый в старый карагач. Потом принес из чайханы чайник чаю и уселся на суфе, на берегу хауза. Больше на суфе никого не было: другие водоносы еще не кончили работу, они сидели на корточках около хауза, черпаками наполняли бурдюки и уходили разносить по домам воду.

Асо медленно пил чай и думал о своем. За десять лет, прожитых с Фирузой, у них родилось двое сыновей. Но, видно, не судьба: оба умерли, не прожив и года. Тоска по детям изводит Фирузу, она часто грустит, втайне от него вздыхает и плачет. А вдруг Фируза заболеет? Ведь у Асо никого, кроме нее. Много и трудно работал он в богатом доме Гани-джан-бая, но единственное, чем вознаградила его судьба за все его мытарства, — это Фируза. Она для него дороже всех алмазов, всех яхонтов, всех самоцветов мира. Ни на небе, ни на земле не надо ему ничего и никого, кроме нее…

— Асо-джан-ти-та-тон, Асо-джан-ти-та-тон! — вывел его из задумчивости чей-то голос.