Джалол Икрами - Двенадцать ворот Бухары

поднес ей гроздь винограда «хусейни», потом налил себе и выпил полную чашу.

— Сто тысяч раз слава богу! — сказал он. — Как бы то ни было, он снова соединил нас, отогнал наших врагов, восстановил справедливость.

Жалко только, что мы уже не те, что были в юности.

После второй чаши Оймулло совсем развеселилась и сказала:

— Ну-ка, выпейте и вы, сравняйтесь со мной! Ведь новая власть уравняла права мужчин и женщин…

— Ваши права всегда были и будут больше моих, да буду я жертвой за вас!

— С вами нельзя разговаривать, — скачала Оймулло с упреком, — вы тотчас призываете на помощь Саади и ставите меня в тупик! Я только хотела сказать, что мало на словах объявлять, что мужчины и женщины равны.

У женщины свой путь, у мужчины свой. Оставим-ка эти разговоры. Да укоротит бог руки сильных, пусть соединяются любящие, пусть уничтожается многоженство…

— Правильно, правильно! — сказал ювелир. — Я слышал, что джадиды, воспользовавшись моментом, берут себе вторых жен… Говорят, если есть одна жена, то это неравенство, а если их будет две, то чаши весов уравняются… две жены — две чаши весов, а мужчина, став коромыслом, будет всегда посредине.

— Стоя посредине, можно с тоски умереть. Да, вот председатель ЧК Ходжа Хасанбек послал сватов к Оим Шо, говорят, получил согласие, не сегодня завтра свадьба…

— Уже была…

— Еще лучше! Оим Шо ни эмиру не покорилась, ни Саидбеку, покорится ли теперь старику Хасанбеку?

— И ему не покорится, говорят ведь, что надо считать до трех раз!

Оймулло вспомнила свое сатирическое стихотворение:

— Проси только скоропостижной смерти — и все! — сказал, смеясь, ювелир.

Так они разговаривали, когда вошла Фируза.

— Ассалом, ассалом! — сказала она и, усевшись у входа, стала спрашивать, как они живут.

— Мы живы и здоровы, — сказала Оймулло. — Пируем вдвоем. Вот видишь, все приметы пира налицо. Садись поближе, ты, верно, хочешь пить? Я дам тебе глоток вина — и жажду утолишь, и настроение станет лучше.

Фируза обрадовалась, что Оймулло и Тахир-ювелир в хорошем настроении, и ради них тоже выпила глоток вина.

— О, какое горькое! — сказала она, поморщившись. — Я думала, оно сладкое.

Тахир-ювелир засмеялся и сказал:

Припади губами к чаше, губ не отрывая, пей! Не внимай веленьям света, все позабывая, пей!

— Ну-ка ответь! — засмеялась Оймулло.

Фируза смутилась, лицо ее стало пунцовым. Оймулло ответила за нее:

Перемешано с горчащим здесь сладчайшее питье! На устах у мира — сладость, горечь — ты у края пей!

— Браво, браво! — сказал Тахир-ювелир, встал и отнес в шкаф поднос с графином и чашей. — С тех пор как Фируза-джан стала заниматься государственными делами, перестала стихи читать.

— Правда, дядюшка, — сказала Фируза, — стихи еще куда ни шло, а вот даже за домом присмотреть некогда, так много работы… Особенно теперь, когда меня назначили заведующей женским клубом!

— Женским клубом? — изумился ювелир. — Оказывается, есть и женский клуб «Кулуб» — арабское слово, означает «сердца». Значит, тебя назначили заведующей женскими сердцами?

Эти слова рассмешили Оймулло и Фирузу.

— Нет, в самом деле, — говорил ювелир, — «кулуб» — множественное число от слова «кальб» — сердце.

— В каком-то смысле ваши слова правильны, — сказала Оймулло, — клуб — это такое место, где женские сердца находят приют и ласку, а Фируза эти сердца ободряет и поддерживает.

— Стараюсь, Оймулло, — сказала Фируза, — но нам мешают. Некоторые легкомысленные люди принимают женский клуб за дом развлечений и забав. То один, то другой под всякими предлогами заходят, разглядывают женщин, мешают нашим занятиям.

— Не пускай никого, не позволяй входить! — решительно сказала Оймулло.

— Придется так сделать, — сказала Фируза, — пусть сердятся на меня, жалуются, а я попрошу дядюшку Хаидаркула, чтобы у дверей клуба поставили милиционера.

— Да, да, — сказала Оймулло. — Порядок и дисциплину заведи, пусть девушки занимаются учением и работой.

— Оймулло-джан, дорогая, у нас к вам просьба! Не хватает учительниц для клуба. Не пойдете ли и вы к нам учить наших девушек?

— О-о-о! — сказала Оймулло. — Чему же я буду учить твоих девушек в клубе? Я старая Оймулло, а вам теперь нужны новые учительницы, говорящие по-тюркски.

— Совсем не обязательно, — сказала Фируза, — мы учимся и на таджикском языке. Вы будете давать уроки литературы, познакомите девушек со стихами Хафиза и Саади. Оймулло подумала и сказала:

— Да есть ли у девушек интерес, склонность к литературе, к стихам?

— Еще какая! — сказала Фируза. — Я слышала: они читают стихи, поют песни…

— Ну что ж, я подумаю.

— Давайте завтра пойдем туда вместе, побудете денек, посмотрите, понравится вам или нет.

— Хорошо, — сказала Оймулло и перевела разговор на другое: — Ты сльймала, Оим Шо вышла замуж за Ходжу Хасанбека.

— Правда?

Жаль, умная женщина, а сама свое счастье сожгла.

— Кто знает, может, она счастлива?

— Нет! — решительно сказала Фируза. — Я знаю Оим Шо и Хасанбека тоже видела… Это свадьба по принуждению…

— Э-э, — сказал Тахир-ювелир, вступая в разговор. — Как это так — при Советской власти и по принуждению? Возможно ли?

— Вот возможно стало, — печально сказала Фируза. — Конечно, так не должно быть. Но некоторые теперешние правители, мне кажется, недостойны своих мест… Они неправильно поняли революцию… не знают, что такое свобода женщины…

Тахир-ювелир возмутился:

— Удивляюсь я на вас, раньше был эмир и его чиновники, они делали с народом что хотели… Теперь Советская власть — назиры что хотят, то и делают с народом, да! А вы верите…

— Так не должно быть! — сказала Оймулло. — Как мне говорили Фируза и Хайдаркул, теперь, при Советской власти, должны исполняться все желания, все чаяния народа, теперь народ свободен…

— Ладно, — сказал старик, — может, так и будет потом… Но пока…

— Сейчас, — сказала Фируза, — правительство еще не совсем укрепилось. Вокруг полно врагов, они пользуются всяким удобным случаем, чтобы мешать нам… Вот, например, расскажу вам, что вчера случилось: ревком Кермине посадил на арбу трех одиноких женщин и послал к нам в клуб — они этого очень хотели. По дороге неизвестные люди остановили арбу, изрубили в куски бедных женщин и их кровью написали на бумаге, что так будет со всеми, кто жаждет свободы!