Вальтер Скотт - Том 1. Уэверли

Как только улеглась суета, вызванная окончанием танца, Эдуард почти инстинктивно последовал за Фёргюсом туда, где сидела мисс Мак-Ивор. Но надежда, которой он питал свое чувство в отсутствии любимой, улетучилась, как только он оказался в ее близости. Подобно человеку, силящемуся припомнить подробности забытого сна, он в этот момент отдал бы все, чтобы воскресить в своей памяти доводы, сулившие ему будущее, которое теперь представлялось таким неверным. Он шел за Фёргюсом, опустив глаза, у него звенело в ушах, он чувствовал себя точно осужденный на смерть: роковая телега медленно везет его среди любопытных, собравшихся глазеть на его казнь, а он не замечает ни шума, которым полны его уши, ни возбуждения толпы, по которой скользит его блуждающий взор.

Флора казалась немного — лишь очень немного — взволнованной и смущенной его появлением.

— Я привез тебе приемного сына Ивора, — сказал Фёргюс.

— И я принимаю его как второго брата, — отозвалась Флора.

Последние слова она произнесла с некоторым ударением, которое прошло бы незамеченным для всякого не столь мучительно трепетного слуха. Однако выражено оно было вполне определенно и, в сочетании со всем тоном Флоры и ее манерой себя держать, означало: «Для меня мистер Уэверли никогда не будет более близким человеком». Эдуард остановился, поклонился и взглянул на Фёргюса, который прикусил губу. Это был признак гнева, который показывал, что и он истолковал в неблагоприятном смысле ответ сестры. «Так вот конец моей мечты», — такова была первая мысль Уэверли, пронзившая его так глубоко, что в щеках у него не осталось и кровинки.

— Боже мой! — воскликнула Роза Брэдуордин.— Да он еще совсем болен!

Эти слова, произнесенные в сильном волнении, донеслись до слуха принца, который быстро подошел к Уэверли, взял его за руку, любезно осведомился о его здоровье и добавил, что желал бы поговорить с ним наедине. Делать было нечего. Огромным усилием воли Уэверли взял себя в руки настолько, что смог безмолвно последовать за принцем в уединенный угол зала.

Здесь принц задержал его на некоторое время, расспрашивая о знатнейших торийских и католических семьях Англии, об их связях, влиянии и степени преданности дому Стюартов. На эти вопросы Эдуард и при других обстоятельствах мог бы дать лишь самые общие ответы, но в теперешнем своем смятении чувств говорил сбивчиво и невпопад. Принц не раз улыбнулся несообразности его реплик, но продолжал разговор в том же духе, хотя говорить приходилось главным образом ему, пока не заметил, что Уэверли овладел собой. По всей вероятности, эта аудиенция была рассчитана на то, чтобы создать у окружающих впечатление о политической влиятельности Эдуарда. Но из последних фраз принца можно было заключить и то, что он вел этот долгий разговор из чисто человеческого отношения к нашему герою.

— Я не могу удержаться от соблазна, — сказал он, — похвалиться своею скромностью в качестве наперсника некоей молодой особы. Вы видите, мистер Уэверли, что мне все известно, и я заверяю вас, что глубоко заинтересован этим делом. Но, мой славный юный друг, больше сдержанности в ваших чувствах! Здесь много людей столь же зорких, как и я, но их языку не следует так же доверяться.

С этими словами принц непринужденно повернулся и направился к группе офицеров, стоявших в нескольких шагах от него, предоставив Уэверли размышлять о смысле его последних слов, хоть и недостаточно понятных в целом, но заключавших совершенно ясное предостережение. Уэверли постарался заслужить участие своего нового покровителя и немедленно последовал его совету. Он прошел к тому месту, где все еще сидели Флора и мисс Брэдуордин, и, сказав Розе несколько любезных слов, пустился в разговор на общие темы с успехом, превзошедшим его собственные ожидания.

Если, любезный читатель, тебе случалось брать почтовых лошадей в *** или в *** (звездочки одного из этих пунктов, а весьма вероятно, и обоих, ты сможешь заменить названием какой-нибудь знакомой станции), ты должен был не без сердечного сокрушения заметить, с какой смертельной неохотой несчастные клячи налегают на хомут своими натруженными шеями. Но когда неотразимые внушения кучера заставят их пробежать милю или две, они становятся нечувствительными к первоначальным ощущениям и, согревшись в хомуте, как мог бы выразиться тот же кучер, бегут дальше так, как если бы у них совершенно не были сбиты холки. Это сравнение так точно соответствует душевному состоянию Уэверли в течение этого памятного вечера, что я предпочел его (тем более что, как я надеюсь, оно совершено оригинально) всем более блестящим уподоблениям, которыми могла бы снабдить меня «Поэтика» Биша. (*) ** Биш Эдуард — автор книги «Английская поэтика» (1702).

Усердие, как и добродетель, находит награду в самом себе. У нашего героя были, кроме того, и другие стимулы, чтобы на явную холодность Флоры упорно отвечать притворным хладнокровием и безразличием. Гордость (весьма полезное, хотя и жестокое средство для лечения сердечных ран) быстро пришла ему на помощь. Лестное внимание принца; видная роль, как он имел основания надеяться, предназначенная ему в перевороте, который должен был потрясти могучее королевство; качества ума, превосходящие, вероятно, уровень знатных и видных особ, с которыми он был отныне поставлен на равную ногу; личные достоинства, по меньшей мере равные достоинствам этих людей; наконец молодость, богатство, знатность — неужели все это могло или должно было поблекнуть и склониться перед немилостью капризной красавицы?

Проникшись чувством, выраженным в этих прекрасных строчках, тогда еще, однако, не написанных, [163] Они встречаются в прекрасном стихотворении мисс Сьюард, начинающемся строкой: Бурный Лэнноу, прощай навсегда. (Прим. автора.) Сьюард Анна (1747—1809) — английская писательница, завещавшая Вальтеру Скотту посмертное издание своих произведений. Они были изданы автором «Уэверли» в 1810 г. (Комм. А. Левинтон) Уэверли решил убедить Флору, что он вовсе не убит ее отказом, так как самолюбие шептало ему, что при этом она, может быть, теряет не меньше его. Этой перемене способствовала и тайная надежда, в которой он не решался себе признаться, что Флора, возможно, сильнее оценит его любовь, если почувствует, что не от нее одной зависит привлечь или оттолкнуть его. В словах принца звучала также таинственная нота поощрения, хоть она и относилась, как он опасался, лишь к мечте Фёргюса женить его на своей сестре. Но все обстоятельства времени, места и обстановки соединились для того, чтобы пробудить его воображение и потребовать мужественного и решительного поведения, предоставляющего судьбе решить исход дела. Если бы он показался печальным и обескураженным накануне сражения, кто знает, как жадно потрудились бы по этому поводу злые языки, уже достаточно опорочившие его доброе имя. «Никогда, никогда, — решил он про себя, — не дам я этого оружия в руки врагов, которым я не причинил никакого зла».