Марк Юдалевич - Голубая дама

— Юлия Андриановна!

Позади стоял Юрий Тимофеевич.

— Куда же вы исчезли? Даже не попрощались? Гордей меня будит, говорит — уезжает. Я встревожился.

Он был смущен. И здесь… Я готова провалиться сквозь землю при одном воспоминании о том, что натворила в эти минуты! Не помня себя, презрев приличия, начала в чем-то упрекать Юрия Тимофеевича, сетовать на его бессердечие и даже унизилась до того, что упомянула Сашеньку.

— Какая Сашенька? — недоуменно потирая лоб, видно, голова его все еще побаливала, спросил Зарицын.

Я уже не могла остановиться. Меня влекло как щепку сильным водным течением.

— Какую изволили вспоминать во сне.

Он посмотрел на меня, как не смотрел еще ни разу, нежно и властно, как мужчина смотрит только на женщину, ему близкую.

— Значит, вас это тронуло?

— Господин Зарицын, — высокомерно парировала я. — Не кажется ли вам, что вы становитесь нескромным?

— Извините, — поспешно и виновато сказал он. — Сашенька, баба Саша, моя старенькая няня.

— Няня? — только и смогла переспросить я.

Юрий Тимофеевич не хотел отпускать меня одну. Но я не согласилась взять провожатого. Он настаивал. Потом, улыбаясь, сказал:

— Всегда должно быть по-вашему?

— Всегда, — согласилась я.

Послушная веслам лодка споро рассекала встречные воды. Я заплыла довольно далеко и положила весла, решив чуть-чуть передохнуть. Наверное, долго будут помниться эти минуты! Внизу подо мной огромный шар солнца, подводье вспыхнувшее пожаром. Розовая поверхность воды, и я одна на свободном, безбрежном просторе. Не то плыву, не то лечу…

— Барыня! Матушка! — кинулась ко мне служанка. — Мы с ног сбились, вас ищучи. Да и весь-то город переполошился. Где же это вы изволили пропадать? Да и наряд-то на вас какой!

— Медведя кормили! — строго осведомилась я. И прошла к себе.

Никого не принимаю. Всем сказываюсь нездоровой. Зато подолгу сижу за своим фортепиано. Но музыка моя стала иной. Однажды, резко оборотясь на вертящемся стуле, заметила, что горничная в соседней комнате бесшумно пританцовывает.

Одним утром Аврорка, накричав на слуг, вломилась ко мне. Обрушила на меня лавину восклицаний и вопросов.

— Майн гот! Как я тревожилась за тебя! Мне кажется, у меня появились седые волосы. — Она тряхнула своей безупречно золотой копной. — Где же ты была? Я чую, здесь что-то романтическое! Юлия! Отчего ты молчишь? Или ты хочешь, чтобы я умерла от любопытства? Юлия!

— Пообедаем со мной, — предложила я. — У меня сегодня на обед редкий фрукт — картофель. Ела когда-нибудь?

Картофель не очень занимал Аврору.

— Не скажешь? — разочаровалась она. И, пристально посмотрев на меня, сама себе ответила; — Я тебя знаю. Не скажешь.

В полном одиночестве, изредка прерываемом посещениями моей верной Аврорки, увлеклась я чтением книг. Прочла «Думы» Кондратия Рылеева. Как храбро мыслил этот человек! И по книжечке его могу я уследить, как мыслит Юрий Тимофеевич. Многие места у него отчеркнуты. К примеру, из «Думы о Волынском»:

А строки:

отчеркнуты трижды. И тремя же чертами отчеркнуты вещие слова, какие читаешь, а мороз пробегает по коже:

И не хочется, а поддаешься колдовству этих слов! И вправду задумаешься, кто же здесь душегуб. Но обо всем этом следует поразмыслить. Я не Аврорка, которая чувствует в унисон очередному своему предмету.

Новый визит мадам Толстопятовой изменил на некоторое время ровность моей жизни. Нечего и говорить, что эта дама не посчиталась ни с какими доводами лакеев и служанок. «Ко мне это относиться не может», — коротко бросила она.

С порога мадам объявила, что пришла проститься, поскольку «Мы с супругом зачислены в сопроводители».

«Как не похвастать!» — подумала я и довольно прохладно поздравила ее с достижением желаемого.

Но тут же поняла, что недооценила нашу мадам Сплетню. Варвара Аристарховна явилась не только похвастать.

— Нас с мужем в жестокую тревогу привела ваша болезнь, тем более, — здесь и без того недобрые ее глазки засверкали злыми точечками, — тем более, нам известно, что вы холеры не боитесь… — Варвара Аристарховна приостановилась и после небольшой паузы добавила: — Весьма храбро и далеко плаваете.

Каким путем могла она узнать? Краска бросилась мне в лицо. Второй раз госпожа Толстопятова наносит мне чувствительный укол. Но сегодня я, кажется, не потерялась.

— Не боюсь холеры, — возразила я. — Боюсь язвы сибирской.

Мадам Сплетня не растерялась тоже:

— От любой напасти лучше держаться подальше. Как в старину говаривали: «Не подставляй ногу, на самого спотыкачка нападет».

Только теперь я поняла причину, приведшую ко мне Варвару Аристарховну.

Видно, и сама она поопасалась злоязычия своего. Задумала ценою сохранения моей тайны выторговать у меня молчание.

— Нет, — снова возразила я. — Уж чего бы там ни было, я ни в какие сговоры не вступаю… Особо с язвой сибирской.

Я выбралась из своего заточения. Много езжу верхом. Часто — на гору. Внизу под обрывом раскачивается на воде знакомая лодка-долбленка. Узнать бы, кто ее хозяин. Заметил ли он, что лодка исчезала на двое суток.

Ах, какие это были дни! Что бы ни случилось далее, а они останутся со мной! Их никто у меня отнять не в силах. Спасибо тебе, долбленка! Пусть бережно покачивают тебя прозрачные воды.

Сегодня довелось прочесть заключительные главы знаменитого романа Александра Сергеевича Пушкина «Евгений Онегин».

Как легко откладываются в памяти, словно врезаются в нее, соловьиные строки поэта.

Много всколыхнула во мне история пушкинской Татьяны. Ведь Пушкин писал ее отчасти все с той же Наташи Апухтиной-Фонвизиной, моей любимой подруги.

Ах, Наташа, Наташа! Нет, как хочет Николай Артемьевич, а я должна написать тебе… Однако расскажу все по порядку.

Утром посетил меня сверкающий гвардеец. Впрочем, он уже не гвардеец, хотя и носит гвардейский мундир. Бывший поручик лейб-гвардии кавалерийского полка граф Броницкий Григорий Львович переведен тем же чином в инфантерию и отправлен к нам для продолжения службы.