Лидия Обухова - Лермонтов

Подлинное значение гибели Лермонтова тогда же определил Белинский. Он писал в «Отечественных записках»: «...Новая, великая утрата осиротила бедную русскую литературу» (1841, № 9, отд. 6, с. 2).

Лермонтов выступил как продолжатель лучших традиций русской литературы, как прямой наследник Пушкина. Его героическая поэзия родилась в ту эпоху, когда дворянская революционность — после разгрома декабристского движения 1825 г. — искала новых форм и путей развития. Сверстник А. И. Герцена, Н. П. Огарёва. В. Г. Белинского, Лермонтов принадлежал к числу русских деятелей разбуженных пушечными выстрелами на Сенатской площади в 1825 г. Гениально одарённый поэт-мыслитель, драматург, прозаик, он стал певцом и выразителем их надежд и стремлений. Это решительно подтверждает Герцен в своих суждениях о Лермонтове: «Он полностью принадлежит к нашему поколению. Все мы были слишком юны, чтобы принять участие в 14 декабря. Разбуженные этим великим днём, мы увидели лишь казни и изгнания. Вынужденные молчать, сдерживая слёзы, мы научились, замыкаясь в себе, вынашивать свои мысли — и какие мысли!.. То были сомнения, отрицания, мысли, полные ярости. Свыкшись с этими чувствами, Лермонтов не мог найти спасения в лиризме... Мужественная, печальная мысль всегда лежит на его челе, она сквозит во всех его стихах» (Собр. соч., т. 7, 1956, с. 225).

Уже юношеская лирика Лермонтова была проникнута страстной мечтой о свободе, отрицанием всякой косности и застоя, содержала призывы к действию («Жалобы турка», «Монолог»). Герой его ранних стихов, поэм и драм, в которых заметны отзвуки идей утопического социализма, мучительно размышляет о своём призвании, о невозможности приложить избыток сил к живому делу, мечтает о подвиге. Следуя поэтам-декабристам, молодой Лермонтов обращается к историческому прошлому России, воспевает борьбу народа против угнетения. Его Вадим Новгородский (поэма «Последний сын вольности», 1831) — республиканец, восстающий против деспотизма Рюрика, подобно тому как декабристы подняли руку против деспотизма Николая I. Эта параллель не случайна, она подчёркнута в начале поэмы, где упоминаются изгнанники («есть поныне горсть людей»), которые и в далёкой глуши «не перестали помышлять... как вольность пробудить опять». Есть у Лермонтова и прямые обращения к сосланным декабристам («Сыны снегов, сыны славян, зачем вы мужеством упали?», 1830). Современные политические события также приковывают к себе напряжённое внимание поэта. Крестьянские бунты 1830 г. наводят его на мысль о тех временах, «когда царей корона упадёт». Революционное брожение в Западной Европе вызывает у него восторженные отклики: он посвящает стихи Июльской революции 1830 г. во Франции, радуется падению монархии Карла X. Тема французской революции прочно входит в сознание Лермонтова и в разных вариациях возникает в позднейших его сочинениях; так, в поэме «Сашка» упоминается с иронической интонацией некий «богатый маркиз», который «жертвой стал народного волненья: на фонаре однажды он повис, как было в моде, вместо украшенья». Далее Лермонтов набрасывает картину революционных событий 1789 г. («Сборища народные», «Святых голов паденье» и т. д.).

Обстановка реакции последекабристской поры наложила свою печать на лермонтовское творчество, окрасила его в пессимистические тона, но она же внушила ему острокритический взгляд на современность и тоску по идеалу, непримиримый скептицизм и мысли, «полные ярости». Как поэт подлинно национальный и глубоко современный, Лермонтов по самой природе своего дарования не мог найти «спасения в лиризме». Продолжая дело Пушкина, развивая многие его художественные принципы, он выразил новый этап в развитии русского общественного сознания, и это определило отличие лермонтовской поэзии от поэзии его учителя, тонко уловленное Белинским. Отметив у Лермонтова «избыток несокрушимой силы духа и богатырской силы в выражении», критик продолжал: «Нигде нет пушкинского разгула на пиру жизни; но везде вопросы, которые мрачат душу, леденят сердце... Да, очевидно, что Лермонтов поэт совсем другой эпохи и что его поэзия — совсем новое звено в цепи исторического развития нашего общества» (Полн. собр. соч., т. 4, 1954, с. 503). Творчество Лермонтова, выросшее на почве исторической действительности 30-х гг., питали героические традиции декабристов, их романтическая поэзия и другие литературные влияния, в том числе влияние байронизма, через которое прошёл в своё время и Пушкин. Вполне закономерно, что в этих условиях именно романтизм оказался наиболее близким Лермонтову художественным направлением. Особенности романтического искусства, вполне отвечавшие индивидуальному складу Лермонтова-художника, облегчили ему задачу — поэтически выразить гордые и мятежные идеалы, способствовали утверждению центральной идеи всего лермонтовского творчества — идеи свободы личности. С различными преломлениями этой идеи мы сталкиваемся и в юношеской, и в зрелой лирике Лермонтова, в его драмах и поэмах, в его прозе. Лермонтовский романтизм, далёкий от всякой пассивности или созерцательности, присущих, например, такому романтику, как В. А. Жуковский, наполнен силой трагически обострённого чувства, напряжённой мыслью. При этом он включает в себя элементы реалистического видения мира — порой в своеобразном переплетении, порой как жизненную основу повествования (здесь же, по-видимому, истоки и возможности развития полнокровно реалистической линии у Лермонтова, постепенно занимавшей всё большее место в его творчестве). Это подтверждают ранние «кавказские» поэмы, где изображение гордых, вольнолюбивых людей, наделённых мощными характерами, сочетается с исторической достоверностью рассказа о некоторых событиях кавказской войны («Измаил-Бей», 1832, и др.); это видно в романе «Вадим», содержащем наряду с романтическим образом главного героя реальные эпизоды крестьянского бунта с его слепой жестокостью. А. А. Блок считал, что в «Вадиме» «... содержатся глубочайшие мысли о русском народе и о революции... Будучи дворянином по рождению, аристократом по понятиям, Лермонтов, как свойственно большому художнику, относится к революции без всякой излишней чувствительности, не закрывает глаз на её тёмные стороны, видит в ней историческую необходимость» (Собр. соч., т. 11, 1934, с. 421).

Необычайно характерна для Лермонтова эволюция некоторых его замыслов — показатель стремительного развития поэта, свидетельство его постоянных художественных исканий. Ещё в юности Лермонтов задумал рассказать о молодом монахе, который томится в душной монастырской келье. В поэме «Исповедь» (1830) отшельник-испанец произносит монолог о свободе. Эта тема повторялась в «Боярине Орше» (1835), но здесь уже выражен протест против социальной несправедливости и ханжеских законов церкви. Однако наиболее совершенное воплощение давний замысел получил в зрелой поэме «Мцыри» (1839); в основу этой романтической поэмы Лермонтов положил реальный сюжет, типичный для кавказской жизни того времени, и острую идейную коллизию: вольный горец взят в плен царским генералом и заточен в христианский монастырь; его жажда свободы и тоска по родине, его ненависть к Богу, который дал ему «вместо родины тюрьму», становятся обобщённым символическим выражением протеста против всякого гнёта и подавления личности. Сюжетную канву поэмы обогащают мысли об исторических судьбах Грузии, мотивы народных легенд и песен. Сходную эволюцию претерпела поэма «Демон». В разных её редакциях менялись место действия, подробности сюжета, условно-романтическая обстановка уступала место жизненно конкретным описаниям. И с каждым новым вариантом поэмы всё более прояснялась главная цель автора — стремление выразить переполнявшую его жажду свободы, истины и борьбы, создать в Демоне — фантастическом образе могучей силы — грандиозное аллегорическое воплощение мятежа против несправедливости «мирового порядка», «гордой вражды» с землёй и небом. Передовые современники Лермонтова именно так восприняли философский смысл «Демона», явившегося вершиной русской романтической поэзии. Белинский, по свидетельству П. В. Анненкова, находил в поэме «пламенную защиту человеческого права на свободу». Позднее А. Блок писал, что Демон — «...самый могучий и загадочный из всех образов Лермонтова...» (Собр. соч., т. 11, 1934, с. 414).