Александр Андреев - Есенин

— А чем мы плохи? — низким голосом, как будто с обидой спросил мосластый верзила с чёрной повязкой на левом глазу. — Мы своё дело знаем...

— Лихие ребята, — пояснил Иннокентий Есенину, — Каторжники. А если разобраться — несчастный люд... Ты, Есенин, за прилавок не становись. Прилавок зашибёт в тебе не только поэта — человека!.. Пиши. Учись у больших поэтов, у главных. Пушкин, Кольцов, Лермонтов, Некрасов, Надсон, Блок, Брюсов Валерий. У этого про нашего брата вот что сказано: «У нас ножики литые, гири кованые. Мы ребята удалые, практикованные...» — И строго спросил: — Есть у тебя эти книги?

— Нет, — ответил Есенин. — Но я приобрету...

— Когда-то ты приобретёшь?.. Петька! — Иннокентий сделал едва уловимый знак Лохматому.

Того как ветром подхватило. Прибежал он через полчаса и положил перед Иннокентием стопку книг, связанную бечёвкой.

Иннокентий бегло оглядел корешки книг.

— Это то, что надо. Только вот Библию зачем брал?

— Рядом с другими лежала.

— Держи, Есенин. — Иннокентий бережно положил книжную стопку ему на колени. — Читай. Не смущайся, что ворованные. Важно, что мысли в них неворованные — почерпнутые из сердца. Ну, прощай, Сергей, сын Александров. — Он встал.

Сразу, как по команде, поднялись и остальные, рослые, с небритыми лицами, в дырявых рубахах — знак вызова окружающим людям, обществу, — босяки.

Продолжил задумчиво:

— Может быть, встретимся ещё. Только — чур! — не здесь. Упаси Бог! — Дружкам велел: — Донесите ему вещи, остановите трамвай, посадите.

— До свидания, — сказал Есенин, сжимая руку Иннокентия, и улыбнулся.

Трамвай катил по садовым улицам. Есенин смотрел в окно. Царапали бока вагонов ветви старых, чуть запылённых лип, вязов, ясеней. Под деревьями на лавочках отдыхали в тени пожилые женщины, дети лепили из песка башенки. В одном месте на Сенной площади, неподалёку от остановки, крутил ручку старый шарманщик, а на ящике скучал облинявший зелёный попугай. Вокруг теснились ребятишки. Доносились обрывки грустной мелодии о горящем в огне Трансваале.

Есенин ласково поглаживал книги, лежащие на коленях, тепло, улыбчиво щурился, вспоминая недоумение Иннокентия: зачем его подручный взял Библию. Чудак! Есенин давно мечтал иметь Библию — свою, собственную. И вот она у него есть. Ворованная, правда, но что из этого?

Трамвай громыхал по Крымскому мосту. Скоро Валовая улица, надо пробираться к выходу. Есенин волновался всё более, по мере того как близилась конечная остановка...

В « молодцовской» было тихо и пусто, в углу в полумраке лежал на койке грузчик Василий Семёнович Тоболин, заваленный одеялами.

— Это ты, Сергей? — окликнул он Есенина хриплым, простуженным голосом. — Отец твой в лавке. Ждал тебя...

— А что с вами? — Есенин подошёл к больному.

— Захворал. Выпил холодного квасу, а сам горячий был. Вот и слёг... То в жар кидает, то дрожу весь, зуб на зуб не угадывает... — Дышал он часто, отрывисто, его душил кашель, сухой, гулкий, на лбу высыпал горошистый пот.

— Вам бы лекарства принять, доктора пригласить...

— Ничего, пройдёт, мы привыкшие. Клади вещи, иди к отцу. Он снял для тебя отдельную комнату. В этом же дворе.

В мясной лавке всё было так же, как и год назад, — покупателей не столь много, продавцы за прилавками, спокойные, сытые, с ленцой взирают на входящих.

Александр Никитич увидел сына; синие глаза отца засветились радостью, руки чуть вздрогнули. Он кивнул продавцу, стоящему в отдалении, тот, подойдя, заменил его. Александр Никитич вытер руки о фартук и, стараясь не торопиться, вышел из-за прилавка. Отец и сын обнялись, потом отодвинулись к окну.

— Почему ты задержался, Сергей? — спросил отец. — Я уже затревожился, не стряслось ли чего?

— От вокзала шёл пешком, на Сухаревке немного задержался, — ответил Есенин. — Книги поглядел.

— Я для тебя, сынок, отдельную комнату приготовил. Негоже тебе в общежитии ютиться — одну грубость услышишь.

— Спасибо.

Александр Никитич смотрел на сына с затаённой надеждой, но вовсе не уверенно, даже заискивающе: знал его упрямый и неровный характер, а Есенин почему-то стеснялся отца и жалел его. Почему? Кто знает...

— Серёжа, Дмитрий Ларионыч, хозяин, здесь. И супруга его. Олимпиада Гавриловна, — тоже. Пойди к ним, покажись. Поздоровайся...

— Так сразу? — Есенина неприятно удивила эта поспешность. — Можно ведь и повременить. Вот уж устроюсь...

Отец перебил его:

— Откладывать ни к чему. А то обидятся — скажут: был в магазине, а хозяев не удостоил вниманием. Иди.

Это прозвучало как приказание, и Есенин повиновался. Он прошёл в дверь за прилавком, по тесной и крутой лестнице поднялся на второй этаж, в контору. Постучался в кабинет хозяина: ему сделалось вдруг до бесшабашности весело — то ли оттого, что московская жизнь стала отныне и его жизнью, что бы ни случилось в ней, то ли потому, что не дорожил он будущим местом службы и от этого чувствовал себя независимым, или, наконец, от молодости, здоровья и горячего сердца, полного высоких мечтаний о поэтической славе.

— Позвольте войти!

— Войдите... — Дмитрий Ларионович что-то писал за столом, щёлкал костяшками счетов, жена его полулежала на диванчике с раскрытой книгой в руках. При появлении Есенина она привстала, отложила книгу.

— Здравствуйте, — сказал Есенин, кланяясь; улыбка не покидала его губ.

— Сергей Александрович! — Крылов узнал его и тут же убрал со стола бумаги, отодвинул счёты. — Вот неожиданность! Приятная неожиданность!.. Добрый день. С приездом! — Хозяин похудел ещё больше и от этого казался выше, мешки под глазами посинели.

— Благодарю.

— О, каким вы стали!.. — Олимпиада Гавриловна подступила к Есенину вплотную, такая же красивая, со свежей кожей лица, вся в белом. — Прошёл всего лишь год, но как разительно он изменил вас. Возмужали. Похорошели. Мы часто вспоминали вас...

Есенин молчал.

— Да, мы вас ждали, — подтвердил Дмитрий Ларионович. — Чем-то вы пришлись нам по душе. Садитесь, пожалуйста.

— Вот сюда, — подсказала хозяйка, указывая на диван; сама она села рядом с ним, оглядывала его затуманенными глазами, хмельная, неопределённая улыбка гуляла по её лиду, ломая капризно сложенные губы.

— Вы не изменили вашего намерения служить у нас? — спросил Крылов.

— Нет, — ответил Есенин.

— Когда вы сможете приступить к своим обязанностям?

— Позвольте, Дмитрий Ларионович, пообжиться немного, обглядеться.

— Безусловно. Здесь много мест для развлечений. В особенности для молодого человека.

Олимпиада Гавриловна прибавила, коснувшись пальчиками плеча Есенина:

— Мы вас зачисляем в нашу компанию. Интересные люди, вечера, беседы, гитары, песни... Скучать не придётся... Ты не возражаешь, Митя? — обратилась она к мужу.