Александр Чаковский - Неоконченный портрет. Нюрнбергские призраки

Шторы были наполовину задернуты, и в большом кабинете царил полумрак. Однако картина в позолоченной раме, повешенная чуть выше, чем следует, и изображавшая сеятеля на фоне бескрайнего поля, была хорошо различима. Президент отметил про себя и то, что лампочки в старинной, свисавшей с потолка люстре были разной формы и размеров. «Наверное, сейчас во всей России нельзя подобрать одинаковые», — подумал он. Тумбы письменного стола, за которым сидел президент, были украшены резными лавровыми венками. У стола стояли друг против друга глубокие кресла. Рузвельт обратил внимание на то, что бархатные сиденья на них выцвели и вытерлись.

Он пошевелил пальцами бахрому на круглом абажуре, прикрывавшем настольную лампу. Потом перевел взгляд на стоявший у стены диван с высокой спинкой и мраморный столик перед ним…

Напрягая слух, президент ждал гудения автомобильных моторов — если Сталин приедет, то, конечно же, с машинами сопровождения. Но было тихо. Впрочем, усмехнулся Рузвельт, может быть, машины Сталина столь же бесшумны, как и его походка?..

Президент посмотрел на высокие старинные часы с медным циферблатом, стоявшие в углу кабинета. Такие в Штатах называются grandfather's clock — дедушкины часы, подумал он и вспомнил слова старой американской песни о дедушкиных часах:

Он вздохнул и прислушался к негромкому тиканью маятника. Интересно, который час в Вашингтоне. «Но где же Сталин, где?! — с нетерпением и тревогой подумал президент. — Если он не встретится со мной до начала заседания, это будет свидетельствовать о глубокой перемене в его отношении ко мне. Непродуманно этот человек ничего не делает!.. Нет, он не может не приехать, он приедет! Но о чем с ним говорить в первую очередь? Ведь есть вопросы, которые я не могу не затронуть. Я должен, конечно, спросить, остается ли в силе его тегеранское обещание… Но с этим не надо торопиться. Не следует создавать впечатление, что я прибыл сюда, в Ялту, как проситель, не надо давать Сталину дополнительный козырь в предстоящих переговорах… Вот если он сам поднимет этот вопрос…»

Стрелка часов медленно ползла по желтому циферблату, начищенному до блеска.

«Не приедет!» — с горечью и обидой решил Рузвельт.

Но как раз в этот момент дверь в кабинет открылась без стука. На пороге стоял явно взволнованный Чарльз Болен. Волосы его были чуть взъерошены, узел галстука сполз под угол воротника.

— Русские уже у подъезда… Маршал! — выговорил он наконец.

И тут же, бесцеремонно отстранив, чуть ли не оттолкнув Болена, в кабинет ворвался Майк Рилли в сопровождении двух охранников.

Они быстрыми шагами, почти бегом, пересекли комнату, схватили одно из тяжелых кресел и передвинули его к торцу стола поближе к креслу президента.

— Теперь все в порядке… — пробормотал Рилли и исчез со своими людьми так же стремительно, как и появился.

— Я полагаю, что буду нужен вам, сэр? — спросил Болен, торопливо приглаживая волосы.

— Разумеется, Чип, — ответил Рузвельт и спокойно добавил: — Поправь галстук.

Несколько секунд проем открытой двери был пуст.

Затем в нем появился Сталин, и мгновение спустя за спиной его мелькнул переводчик Павлов.

…«Как выглядел Сталин, изменился ли он с тех пор, как мы впервые встретились в Тегеране? — вспоминал теперь президент. — Та же медленная, мягкая походка. Тот же взгляд. Но перемены все же были, хотя я и не сразу их отметил. Маршал сильно поседел, и морщины на его лице стали глубже».

Неслышной своей походкой, точно едва касаясь пола подошвами сапог, Сталин подошел к Рузвельту.

— Здравствуйте, уважаемый господин президент! — проговорил он улыбаясь.

— Здравствуйте, здравствуйте, мой дорогой маршал! — протягивая руку, ответил Рузвельт.

Они еще ничего не сказали друг другу, только обменялись словами приветствия, но у президента сразу стало легче на душе, словно визит Сталина сам по себе служил залогом того, что маршал пойдет навстречу всем его пожеланиям.

— Прошу вас, — с широкой улыбкой сказал Рузвельт и указал гостю на кресло.

— А куда же мы посадим наших переводчиков? — точно спрашивая самого себя, нерешительно произнес Сталин. Он положил руку на спинку кресла и скользнул взглядом по лицам Павлова и Болена, стоявших в некотором отдалении. — Ведь мы все еще говорим на разных языках…

— Мы продолжаем расплачиваться за Вавилонскую башню, — шутливо сказал президент, но тут же, усомнившись, что собеседник понял его, счел нужным пояснить: — В древнем Вавилоне люди задумали построить башню до самого неба. Разгневанный их дерзостью бог разрушил башню, и с тех пор люди стали говорить на разных языках.

— Да, это библейский миф, — кивнул Сталин.

— Вам приходилось читать Библию?

— Конечно, я читал не только Маркса, — все еще стоя у кресла, сказал Сталин. — В духовной семинарии, где я когда-то учился, изучение Библии было обязательным, а за чтение Маркса выгоняли с «волчьим билетом»… Кстати, о вавилонском столпотворении. Я не исключаю того, что в далеком будущем люди вернутся к единому языку… А пока мы должны решить, как быть с переводчиками.

— Мы усадим их на диван. А вы располагайтесь здесь, — снова указывая на кресло, сказал Рузвельт. — Рядом с вами я чувствую себя… как-то надежнее.

— Спасибо, если это не просто комплимент, — ответил Сталин, опускаясь в кресло. Он внимательно оглядел комнату и спросил: — Как вы устроились, господин президент? Удобно ли вам здесь?

— О, я вам бесконечно благодарен, маршал! По дороге с аэродрома я видел столько развалин… И вдруг — этот оазис!

— Если бы вам довелось проехать по украинской или белорусской земле, вы увидели бы и не такие развалины. Там немцы взорвали и сожгли все, что не успели вывезти.

— После войны мы постараемся помочь вам восстановить разрушенное как можно скорее, — сказал Рузвельт, но тут же его кольнула тревожная мысль: «А не спросит ли Сталин, почему мы далеко не всегда выполняли свои обязательства по ленд-лизу?.. Я сам дал для этого повод…» И он быстро переменил тему: — Я хочу поблагодарить вас, маршал, за решение проводить заседания в этом дворце. Ведь по протоколу мы должны были бы заседать поочередно во всех трех резиденциях. Я понимаю, что решающую роль сыграли тут… мои ноги, и тем не менее…

— Решающую роль сыграло наше уважение к вам, господин президент, — прервал его Сталин. — Мы не забыли о том вкладе в наше единство, который вы внесли в Тегеране. Ноги же, как гласит русская поговорка, волка кормят. А человеком управляют ум и сердце.

Павлов переводил слова Сталина, Болен — президента.